Как много может почерпнуть этимолог из этнографии, можно проиллюстрировать на примере рассмотрения гнезд таких, казалось бы, давно всесторонне разработанных слов, как термины родства, в частности слова баба и дед. Оба слова во всех славянских языках обросли большим числом производных образований. Относительно слова баба в польском языке автор, например, «Słownika rzeczy starożytnych» отмечал: «Żaden wyraz w języku polskim niema tylu znaczeń różnorodnych ile baba i babka»[6]. Семантика этих производных чрезвычайно пестра и разнообразна: здесь названия и растений, и живых существ (в частности, насекомых), и кушаний, и предметов, относящихся к сельскому хозяйству или быту, есть даже названия облаков и туч. Разобраться во всем этом многообразии, найти мотивацию для каждого слова, исходя только из того, что представляет языковой материал, невозможно. Даже такой маститый исследователь, как М. Фасмер, этимологизируя название растения дедо́к ‛лопух, репейник’ прямолинейно толкует: «дедо́к… от дед — из-за колючек, которые напоминают небритую бороду старика»[7]. Но все это, казалось бы, хаотическое нагромождение разрозненных фактов приобретает черты относительной упорядоченности и даже некоторой систематичности (хотя бы в плане очевидного параллелизма семантики производных от баба и дед), как только взглянуть на него через призму этнографии и увидеть в привычных терминах родства еще и названия умерших предков.
Было бы несправедливо утверждать, что отмеченное значение совсем выпало из поля зрения лингвистов: словари, фольклорные тексты фиксируют, например, рус. ба́бка ‛дух предка’ (бабки запечные[8]), дед ‛домовой’ (первоначально ‛дух предка, охраняющий дом от чужих, враждебных духов’) и суффиксальные образования в том же значении де́дка, де́дко, де́душка, де́дунька (Филин 7, 330—332), укр. ді́дько ‛нечистая сила’, блр. дзед, дзедка ‛домовой’, чеш. děd, dědek то же, словац. dedkoviá ‛домашние божки, духи предков, охраняющие дом’, н.‑луж. nocne źědki ‛маленькие ночные человечки’ и под. Но эти значения воспринимаются исследователями, как второстепенные, глубоко периферийные, что противоречит как обилию и характеру самого языкового материала, так и утверждениям этнографов: последние согласно свидетельствуют о большой роли культа умерших предков у славян-язычников. Н. Н. Белецкая, например, даже полагает, что «культ предков играл определяющую роль в языческом мировоззрении, а также и в генезисе языческой обрядности»
