счастливых обладателей. Немного погодя подошел и тот одержимый бесами (брат охотника) в сопровождении монахов: он сразу же стал дрожать и кружиться, все тело [его] затряслось, он отчаянно махал руками, дергал ногами, страшно и не по-человечески вращал глазами и скрежетал зубами, извергая [из уст своих] непристойные речи и нестройные звуки. Скопившийся [в легких] воздух не находил выхода, приводя в беспорядочное движение части [его] тела, а так как в мозге образовалось неупорядоченное смешение флегм, то под действием вселившегося туда и смешавшегося с ним духа из уст извергалась [обильная] пена.
[418]Ἀλλ’ οὕτω, φεῦ, ἐλεεινῶς ἔχοντος καὶ λόγους ἐτράνου δι’ ἐκείνου τὸ ἔνοικον ἐκείνῳ [419] πνεῦμα καὶ τῳ τοῦ ὁσίου νεκρῳ καθάπερ ἔτι συνημμένῳ τῆ μακαρία τούτου ψυχῆ διελέγετο· οὐκ ἔλαβές πω, λέγον, [420] κόρον τῶν κατ’ ἐμοῦ τροπαίων, ἀκόρεστε; τρεῖς ἤδη καὶ πεντήκοντα ἐνιαυτούς οὐκ ἀνῆκες βάλλων, διώκων, ὑπερορίζων ἀφειδῶς ἡμᾶς· σύ δὲ πρὸς τάς παρ’ ἡμῶν παντοίας τῶν βελών ἀφέσεις, ἴσα καὶ πέτρος ἀδάμας φερωνύμως διέκεισο καὶ οὐδέ νῦν γοῦν ἀποχρῶν εἰναι σοι δοκεῖ, καὶ ταῦτ’ ἐξ ἀνθρώπων γεγονότι, εἰ μὴ καὶ τουτουί με προσαπελάσεις τ’ ἀνθρωπίου, καθ’ ὃ πολλάς μὲν πρότερον τεμόν ὁδούς, μόγις δ’ ὅμως πάροδον εὑρόν καὶ εἰσρυέν οἰκῶ· ἀλλ’ οὔμενουν οὐ πείσομαι, οὐδ’ ἐξελεύσομαι, τὸ μόνον εὐφυές ἐμοὶ σχεδόν καταγώγιον ἀπολιπόν.
И когда бесноватый — увы! — находился в таком плачевном состоянии, поселившийся в нем дух стал произносить через него слова и обращаться к мертвому телу преподобного, словно оно еще было связано с его блаженной душой: «Разве ты не пресытился трофеями победы надо мной, о ненасытный? Уже пятьдесят три года ты неотступно побиваешь, преследуешь и изгоняешь нас без пощады. Сам же ты перед пущенными нами стрелами стоял, словно камень адамант, ибо из-за сходства с ним ты носишь имя „Петр“. [421] Даже теперь, несмотря на то что ты обретаешься вне мира людей, тебе все мало, и ты изгоняешь меня и из этого ничтожнейшего человека, к которому я прежде проложил немало дорог и с трудом нашел лазейку, проник и ныне обитаю в нем. Но я ни за что не буду повиноваться [тебе] и не выйду, оставив едва ли не единственное удобное мне прибежище».
Ἐπὶ τούτοις, ὤ τοῦ θαύματος, τοῦ κειμένου τὴν νεκροπρεπῆ τε καὶ ὕπωχρον [422] ὄψιν ὑπ’ ὄψιν ἀποθεμένου τῶν παρεστώτων κἀπί τὸ φαιδρότερον ἀμειψαμένου τὴν χροιάν, τοῦ δαιμονῶντος ἀπηλλάττετο τὸ δαιμόνιον, καπνοῦ δίκην διά τοῦ στόματος ἐκφερόμενον·
