— Дядь Борь… то есть, простите, тащ сержант, а чего мы не окопы, а ячейки роем? Вроде ж говорили, надо окопы?
Мирошник досадливо поморщился: надо ж было попасть в одну роту с соседским пацаном! Вторые сутки одни вопросы! И ведь приписал себе год, стервец, ох, приписал! Нет ему восемнадцати, хорошо, если полных семнадцать исполнилось. Все они, пацаны, одинаковы — повоевать хочется, погеройствовать. А о будущем не думают. Кому после войны страну поднимать, детишек, заместо тех, что сейчас в землю навечно зароются, рожать? Глупые они, молодята, наивные…
В атаку румыны пошли, будто насмотревшись кинофильмы «Чапаев»: в полный рост и цепью. Подпустив их метров на триста, ударили из всех трех «Максимов» и двух ДП. Получилось неплохо: оккупанты откатились, оставив на поле с полста человек в смешных вытянутых касках и двурогих пилотках. Собирать трофеи не стали — противник, обозленный неудавшейся атакой, начал-таки швыряться минами, правда, не особенно прицельно. Кусты разрывов вставали то далеко впереди линии обороны, то, наоборот, где-то позади. Осколки, конечно, долетали, плюхаясь в высушенную солнцем глину и поднимая облачка пыли, но они были уже неопасны. Забившегося в угол ячейки Мирошника приложило по плечу покореженным хвостовиком румынской мины, но кроме болезненного удара никакого вреда это не принесло: чай, не прямое попадание, ага.
А потом наши провели обещанную артподготовку. Над головой нежно курлыкнул первый снаряд, и в полукилометре вздыбился могучий многометровый огненно-дымный фонтан разрыва. Затем еще один, и еще — пристрелка, корректируемая прибывшими перед самым началом румынской атаки корректировщиками с батареи, не то и вправду четыреста одиннадцатой, не то первой с Люстдорфа. Зато уж дальше пошло. Снаряды, словно нащупав слабину во вражеской обороне, ложились все более кучно, превращая перспективу в пыльно-дымное нечто, рассекаемое огненными всполохами взрывов. Распахнув рот и прикрыв руками уши, Мирошник с радостью вслушивался в эти содрогающие душу и землю удары: пятый… седьмой… двенадцатый… все. Отстрелялись морячки, теперь их черед повоевать.
— Осмотреться, доложить о потерях, — разнесся над рубежом обороны голос лейтенанта Кабанова, а за ним по цепочке репетовали бойцы. — К бою. Пулеметные позиции докладывают в первую очередь.
Бойцы тридцать первого полка пока еще не ставшей знаменитой Чапаевской дивизии выглядывали из оплывших от ударов тяжелых снарядов ячеек, вяло перекликались. Потерь не было — дальнобойщики положили свои смертоносные подарки без особого рассеивания, по-крайней мере, на их позиции ни одного стокилограммового «чемодана» не упало. Выкатили на позиции пулеметы и залегли, в несколько взмахов пехотных лопаток восстановив порушенные брустверы. Вторые номера «Максимов» сноровисто уложили патронные ленты; обслуга ДП приготовила сменные диски. Остальные бойцы выдували из винтовочных затворов рыжую пыль, раскладывали под руку запасные обоймы. Завешенные пылью и дымом румынские окопы пока молчали: мамалыжники отходили от последствий неожиданного артобстрела.
