Последний сентябрь - Олег Витальевич Таругин

Апрель две тысячи девятого выдался на удивление теплым, пожалуй, даже жарким. Как, собственно, и тот роковой сентябрь сорок первого. И уже пятого числа стояла такая жара, что большинство поисковиков военно-исторического центра «Память и Слава» скинули не только камуфляжные куртки, но и футболки, подставляя бледные после недавней зимы торсы ласковому южному солнцу.

Последние несколько дней Вахты оказались самыми удачными — конечно, если вообще можно использовать это понятие — «удачные» — применительно к появляющимся из раскопа страшным находкам, которых уже насчитывалось почти полтора десятка. Впрочем, скорее, да, можно: поднимаемые из рыжей причерноморской глины бойцы ждали этого дня долгие шестьдесят восемь лет.

Дождались…

Медальон был пока только один, зато читаемый: ценная находка! Остальные красноармейцы или краснофлотцы оставались неопознанными. Конечно, их еще не подняли на поверхность, и оставался шанс обнаружить среди костей желанный бакелитовый футлярчик или гильзу с перевернутой вниз вершинкой пулей или деревянной пробкой-затычкой, но опытные поисковики знали, что оный шанс, увы, не слишком велик. Но грунт под костями просеивали более чем тщательно, вынося из раскопа на брезенте. Уж такова особенность перегнивания органики: то, что некогда находилось в карманах или на теле бойца, со временем опускается на десяток сантиметров ниже.

Наибольшее внимание привлек последний найденный боец: из-за невысокого роста и тонких косточек поначалу решили, было, что это девушка-санинструктор или вовсе какой-то местный пацаненок невеликих лет, погибший на передовой и похороненный после боя вместе с красноармейцами. Но дальнейшие раскопки опровергли это предположение. Среди впечатавшихся в глину ребер нашлись набитые позеленевшими, слипшимися патронами подсумки, остатки ремня и единственная сохранившаяся армейская пуговка. Лишившаяся кисти правая рука вертикально торчала из раскопа, будто павший защитник Одессы пытался протянуть ее своим далеким потомкам. Череп скалился не испорченными куревом, какими-то страшно-белыми зубами, но набившаяся в несуществующий рот глина душила, не позволяя произнести, проорать, прохрипеть то, что он хотел сказать столько долгих десятилетий. Ног от колен не было — когда-то давно срезало плугом, после войны распахивавшим поле, по краю которого проходила передовая линия окопов.