Ведьма кривится:
– Вот уж нет, обойдусь без него как-нибудь. Не оберег, а проклятие это, знал?
– Ну, тогда хорошо, что не насмерть меня оно сразу. Верно? Дожил до этого светлого дня. Но, честно скажу, было, хворал.
Ратмир, косясь на сестру, сдается:
– Убери эту дрянь из дома, – он кивает на «оберег». – И этого, – сейчас уже про Ингвара, – тоже куда-нибудь. Лучше подальше.
– Выгнать из дому, значит, собрался? – зыркает Марушка с деланным возмущением.
– А ты на него погляди! Усидит на месте такой? А усидит – значит, жить вам обоим по моему укладу. Сдюжите?
– А что ему, – отмахивается она. – Или волчьей охоты мало покажется? Так и кроме нее для оборотника дел…
– Можно еще за изгородью… прикопать, – подает голос Ингвар. – Дом сторожить вам буду.
– Все, отцепитесь! Делайте, что хотите! Хоть в бане живите, хоть на сеновале, хоть дом поставьте, хоть на медведя с дудкой идите… Слушай, Ингвар, но если тебя обижать она вздумает – даже не суйся ко мне, сразу тебе говорю.
– А если я ее? Оглоблей поперек хребта огреешь? Или один на один пойдем?
Ратмир с откровенным сомнением оглядывает Ингвара, Марушку, потом еще раз каждого по отдельности, качает потом головой.
– Сомневаюсь… даже биться готов об заклад.
– Так и быть, на коня. Пеший сбегу, если вдруг что.
Марушка и Ратмир переглядываются – и прыскают со смеху. Лес, деревья в нем, и даже трава, кажется, вторят этому хохоту, тонко так, словно ветер коснулся серебряных колоколец, едва-едва. Ну, или просто звенит в ушах от волнения у Ингвара.
– Что-то конь не заржал, видать, имеет особое мнение, – бормочет Ратмир.
А конь жевал овес да помалкивал. Куница с утра объявилась и несла какую-то чушь. Потом еще кошка хозяйская прибежала. И столько всего наговорили вдвоем, что он почти им поверил. И теперь откровенно рад, что как-то оно решилось. И что не придется ему, коню вороному, красавцу, с какой стороны ни глянь, хромая на три ноги, годы и годы тащить на себе беспамятного хозяина по тропам сонного леса.
Эпилог, Пролог, а то и вовсе, вся история только вот-вот начнется, а кроме этого – и не было ничего.
Стоит Марушка на раздорожье, на семь дорог глядит, что легли ей под ноги, да в одну тропинку слились. Глядит подолгу на каждую, да в самое марево, что поднялось чуть поодаль, рассмотреть пытается, что там. Потом проводит рукой посолонь[11], одну из семи выбирая, закрывая другие.
– Едет уж твой, встретитесь скоро, – пастушок, мальчишка-подросток с котомкой полотняной через плечо, подошел, да как ни в чем ни бывало, будто зная, зачем она тут. И вторит его голосу ворон с верхушки еловой, кру-кру. И так радостно, так легко ей на сердце, что впору сплясать. – Что у тебя?
