писал о том, что «профанным, в собственном смысле, называется то, что из священного и религиозного было возвращено к использованию и в собственность людей». В данной перспективе религия может быть определена как нечто» изымающее вещи, места, животных и людей из общего пользования и переносящее их в отдельную сферу. Не только не существует религии без разделения, но каждое разделение содержит или даже сохраняет в себе подлинно религиозное ядро. Диспозитивом же, который приводит в действие и регулирует это разделение, является жертвоприношение. В последовательности тщательных ритуалов, различающихся согласно разнообразию культур, подвергнутых тщательной инвентаризации Юбером
[37] и Моссом
[38], жертвоприношение всякий раз санкционирует переход вещи из профанного в сакральное, из человеческой сферы в божественную. То же, что подверглось ритуальному отделению, может, посредством другого ритуала, быть возвращено в профанную сферу. Профанация — анти–диспозитив, возвращающий для общего использования то, что было изъято и разделено жертвоприношением.
9. Получается, что капитализм и современные модификации власти распространяют и доводят до крайности разделительные процессы, некогда бывшие определяющими для религии. Если принять во внимание только что обрисованную богословскую генеалогию диспозитивов, соединяющую их с христианской парадигмой экономики божественного управления миром, станет очевидным, что, по отношению к традиционным, современные диспозитивы содержат в себе отличие, делающее их профанацию особенно проблематичной. Каждый диспозитив включает в себя процесс субъектавации, без которого он перестает быть диспозитивом управления, но превращается в простую практику насилия. Фуко наглядно показал, как в дисциплинарном обществе, через действия, обращения, знания и занятия диспозитивы приводят к формированию пслушных и, в то же время, свободных человеческих единиц, обретающих, cвою идентичность и «свободу» в самом процессе подчинения. Итак, диспозитив является механизмом, производящим субъективации, и только через это становящимся механизмом управления. Пример исповеди является особенно красноречивым: формирование западной субъективности, разделенной, но одновременно уверенной в себе и собой владеющей, неотделимо от многовекового действия покаянного диспозитива, в котором новое «Я» созидается посредством одновременного отрицания и восприятия старого. Осуществляемое покаянным диспозитивом разделение субъекта производило на свет новый субъект, обретавший свою истинность в ложности прежнего отвергнутого грешного «Я». Похожие заключения касаются диспозитива тюрьмы, в меру непредвиденным следствием которого является произведение на свет преступного (delinquente) субъекта и преступной среды (milieu), становящихся субъектом новых и, на сей раз, в совершенстве просчитанных техник управления. Диспозитивы, окружающие нас на современной стадии капитализма, характеризует не столько произведение на свет субъекта, сколько процессы, которые мы вполне можем назвать процессами десубъективации. Конечно же, элемент десубъективации есть в каждом процессе субъективации. Покаянное «Я» строилось, как мы видим, только через само–отрицание. Однако сейчас процессы субъективации и процессы десубъективации, как представляется, утратили всякое взаимное различие и приводят к воссозданию субъекта только в скрытой и призрачной форме. Затрагивающее неподлинность субъекта более никак не связано с его подлинностью. Позволивший поймать себя диспозитиву «сотового телефона», каким бы ни было желание, его к этому подтолкнувшее, приобретает поэтому не новую субъективность, но только номер, посредством которого может быть, при случае, контролируем; телезритель, проводящий свои вечера перед телевизором, в обмен на свою десубъективацию не приобретает ничего, кроме разочаровывающей личины праздного переключателя каналов (zappeur)
