направления выдвигаются на одно из первых мест» (20, 128). Отметив, что «в передовых течениях русской мысли нет такой великой философской традиции, какая связана у французов с энциклопедистами XVIII века, у немцев с эпохой классической философии от Канта до Гегеля и Фейербаха», Ленин заключал: «Поэтому философская „разборка“ именно для передового класса России была необходима, и нет ничего странного в том, что эта запоздавшая „разборка“ наступила после того, как этот передовой класс вполне созрел во время недавних великих событий для своей самостоятельной исторической роли» (20, 128). Ленин указывал и на то обстоятельство, что философская «разборка» в русской социал-демократии была подготовлена открытиями в новейшей физике, постановкой в ней ряда «новых вопросов, с которыми должен был „сладить“ диалектический материализм» (20, 128). Кроме того, он отмечал необходимую связь и хронологическое совпадение философской «разборки» с поворотом политической реакции к реакции идеологической. В этих условиях «махизм, как разновидность идеализма,
объективно, – подчеркивал Ленин, – является орудием реакции, проводником реакции» (20, 129).
Поражение революции, свертывание массового движения сопровождались определенными кризисными явлениями внутри пролетарской партии России. Ленин писал: «Именно потому, что марксизм не мертвая догма, не какое-либо законченное, готовое, неизменное учение, а живое руководство к действию, именно поэтому он не мог не отразить на себе поразительно-резкой смены условий общественной жизни. Отражением смены явился глубокий распад, разброд, всякого рода шатания, одним словом, – серьезнейший внутренний кризис марксизма» (20, 88). Важнейшей составной частью этого кризиса и была проповедь махизма как не только новейшей, но и самой научной философии, которой якобы следует дополнить марксизм, лишенный будто бы пока своего гносеологического основания. Эта проповедь, исходившая главным образом со стороны группы русских социал-демократов интеллигентов, в которую среди прочих входили и некоторые большевики, в частности такие авторитетные, как Богданов и Луначарский, становилась все более сильной.
До тех пор, пока идеи Маха и Авенариуса были предметом увлечения лишь сравнительно малочисленной группы литераторов, рекламировавших их в своих книгах и статьях, особой опасности для партии в том не было. С закономерным расширением в годы реакции сферы философского сознания, по мере втягивания значительного числа членов партии в общетеоретические занятия и дискуссии эта опасность серьезно возросла.
