Неловкое молчание. Неуютное. Я чувствую на себе его взгляд, но сосредотачиваюсь на полу. И съеживаюсь, когда он, наконец, нарушает тишину, этим ровным, совершенным голосом.
- Оливия.
Но я решаю сорвать пластырь первой. Опередить его в нанесении удара. Я жительница Нью-Йорка, и вот как мы поступаем — если кого-то пинком спихивают с бордюра, можете поспорить на свою задницу, что гребаная нога пинающего будет принадлежать нам.
- Тебе лучше уйти. - Я киваю, поднимая лицо, но все еще не встречаясь с ним взглядом. - Я хочу, чтобы ты ушел.
Его теплая рука касается моей обнаженной руки.
- Не сердись.
- Я не сержусь, - отрицаю я, быстро качая головой. - Я просто хочу, чтобы ты ушел.
У меня перехватывает горло. Потому что он мне очень нравится. Я зажмуриваюсь - последняя попытка сдержать гигантские, уродливые слезы, нависшие на моих ресницах.
- Пожалуйста, просто уходи.
Рука Николаса исчезает с моей руки. И я жду - прислушиваюсь - звука его шагов за дверью. Удаляющихся из моей жизни. Где его изначально не должно было быть. Но примерно через тридцать секунд я слышу совсем другое.
- Моя бабушка разговаривает с картинами.
Мои глаза распахиваются.
- Что?
- Когда я был моложе, то думал, что это смешно, своего рода чудаковато, но теперь я думаю, что это просто грустно. - В его глазах сквозит отчаяние. Серьезность, но ... уязвимость. Будто все это для него в новинку. Будто он рискует - идет ва-банк - но он должен заставить себя сделать это. Потому что не уверен, выдержит он или сломается. - Ей почти восемьдесят лет, и единственный человек, с которым она когда-либо могла поговорить, - это мой дедушка. Его нет уже десять лет, и он по-прежнему единственный, с кем она может поговорить.
На мгновение он замолкает, и хмурит брови. Когда он снова заговаривает, его голос звучит тише - будто это слова, о которых он не позволяет себе думать, не говоря уже о том, чтобы произносить их вслух.
- Мой брат последние два года провел на военной службе. Он освободился три месяца назад, и даже близко не подошел к дому. Но еще до этого, он перестал отвечать на мои звонки. Я не разговаривал с Генри шесть месяцев и понятия не имею почему.
Я думаю о видео - о том, как Николас обнял своего младшего брата, и крепко прижал к себе. Защищал его, так старался заставить улыбнуться. И я сразу же понимаю, как ему больно от этого молчания. Я почти чувствую их разрыв своим сердцем.
- Мои кузены ненавидят меня, - продолжает он более легким тоном. - Так, что, приходя в гости, думаю, они буквально попытались бы отравить меня, если бы думали, что им это сойдет с рук. - Его губы изгибаются в почти улыбке, а с моих почти срывается фырканье. - Они также ненавидели моего отца... и все оттого, что его мать родила его раньше них.
