Вернулись послы в Псков, ударили в набат. Псковичи народ вольнолюбивый, собрались, как в давние времена, на вече. Поклонились послы народу, пожаловались. Долго шумело вече, требовало виноватых к ответу. Испугался воевода, велел семерых торговых людей, какие донос писали, в тюрьму кинуть и тут же послал письмо Шуйскому, в каком обвинил семьдесят мелких людей в измене...
Из Москвы ждали расправы, и кто ведает, чем бы всё закончилось, не докатись до Пскова весть о появлении царя Димитрия... После битвы под Волховом в Псков вернулись стрельцы. Они поведали о поражении московского войска.
— Царь Димитрий, — говорили они, — в силе великой и недругов карает, а к тем, кто его признает, добр и справедлив. — А отныне они, стрельцы псковские, не Шуйскому слуги, а государю истинному, сыну Ивана Васильевича Грозного.
А когда стрелецкий голова и сотник попытались перечить, стрельцы их в тюрьму сволокли...
В начале осени 1608 года в Псков явились тушинские воеводы Фёдор Плещеев и дьяк Иван Луговской и привели псковичей к крестоцелованию царю Димитрию...
Из Ростова Великого привезли в Тушино митрополита Филарета с двумя служками, монахами-черноризцами, и поселили в свежесрубленной избе, наименовав её патриаршими покоями. В тот же день пришёл к Филарету Лжедимитрий, опоясанный саблей, с пистолетом за широким кушаком, встал под благословение.
Филарет встретил самозванца сурово:
— Почто насилие вершил и ноне как на ристалище вырядился?
— Прости, владыко, что поступил вопреки воли твоей. Но я так решил: в Москве патриарх Гермоген, а здесь тебе патриархом быть.
— Не волен ты рукополагать. Меня же в митрополиты патриарх возвёл.
— В Москву войду, собор решит.
— При живом-то патриархе?
— Гермоген Василию служит.
— Не царю, а Богу и Церкви Святой, — пристукнул посохом о пол Филарет. — И ещё о чём скажу: не ведаю, какого ты рода, но не царского. И не Димитрий ты, ибо не единожды доводилось зрить его.
— Смолкни, коли жизнь не опостылела! Не хочу грех на душу брать.
— Покайся!
— В чём? Ежели ты, Филарет, не желаешь признать моё царское происхождение, иные в то веруют, ко мне, под мою руку бегут. А уж коли Шуйского из Москвы выгоню, у кого сомнения останутся?
— Гордыней обуян ты еси! — печально покачал головой митрополит.
— Не гордыней, верой. И не намерен я, патриарх Филарет, ссориться с тобой. Хочу в согласии жить.
Хмурясь, Матвей Верёвкин направился к двери, уже за ручку взялся. Повернулся, из-под рыжих бровей нервно блеснули глаза.
