. За ней надлежит идти, поправ расчеты, куда бы она ни позвала, куда бы ни послала, без всякой заботы о материальных выгодах. Иногда должно идти за ней, нисколько не щадя даже своей собственной крови, и никогда не следует свергать с себя ее власти.
[3] Говорят: «Чего я достигну, если смело и охотно стану это делать?» (Достигнешь того), что сделаешь это: больше тебе ничего и не обещается. Если же при этом случайно встретится какая-нибудь выгода, то смотри на нее как на нечто привходящее. Награда за высокие подвиги заключается в них самих.
Если (все) высокое само по себе должно составлять предмет стремлений[143], а благодеяние есть нечто высокое, то и его положение не может быть иным, так как природа его та же самая. А что ко всему высокому должно стремиться ради него самого, – это часто и пространно доказывалось.
[1] Теперь мы вступаем в битву с толпой эпикурейцев – этих любителей чувственных удовольствий и прохлады, философствующих среди своих пиршеств. Для них добродетель – служительница удовольствий. Им (удовольствиям) она повинуется, им служит и смотрит на них, как на высших себя. «Нет, – говорят они, – удовольствия без добродетели»[144].
[2] Но почему же (удовольствие) прежде добродетели (поставляется в этом определении)? Ты полагаешь, что спор касается только порядка мест? Напротив, здесь дело идет о вещи в ее целом, о самой ее сущности. Нет добродетели, если она может стоять на втором месте. Ей принадлежит первая роль; она должна предводительствовать, повелевать, занимать почетнейшее место, а ты повелеваешь ей дожидаться условного сигнала[145].
«Что тебе за дело, – говорит эпикуреец, – [3] ведь и я не допускаю, чтобы жизнь была счастливой без добродетели. Я порицаю и осуждаю то самое удовольствие, которому я следую и которому предался, как скоро (от него) удалена добродетель. Одно только составляет предмет спора, именно: есть ли добродетель источник высшего блага, или она сама – высшее благо?».
А хотя бы одно это было предметом нашего спора, то думаешь ли ты, что и здесь дело идет только о перемене места? Нет, это поистине извращение (дела) и очевидное ослепление; это значит первому предпочитать последнее. [4] Я негодую не на то, что добродетель поставляется после удовольствия, но на то, что она совершенно сравнивается с удовольствием. Она его презирает, она его враг и, убегая от него как можно далее, является более расположенной к труду и скорби, к испытаниям, достойным мужа, а не к этому, свойственному женщине, благу.
