Калхас никак не мог уснуть. Впечатлений в этот день было слишком много и они не желали укладываться в голове. Перед глазами проплывали фантастические картины, где Гермеса сменял Дотим, потом Эвмен, отчего-то очень похожий на Гермеса, затем сам Калхас — то с мечом, то с жезлом в руке. Нет, македонские сатрапы по-прежнему отпугивали его, и все же слова пастушьего бога о шаге, который предстоит сделать, наложились на вечерний разговор, лишив душу покоя. Калхас пытался молиться Гермесу, однако слова путались, а молитвенное настроение не приходило. Наконец Калхас решил, что в доме слишком душно и вышел на улицу.
Прямо над долиной висела огромная желтая луна. Она была так близко, что Калхас мог разглядеть все смутные узоры на ее поверхности. Они то складывались в спокойное, сосредоточенное лицо, то превращались в медленно движущееся овечье стадо.
Рядом послышались чьи-то шаги. Встрепенувшись, Калхас увидел Дотима. Наемник шумно помочился в кустах, потом заметил пастуха и подошел к нему.
— Я тоже не сплю, — сказал он, сев рядом. Ему явно хотелось поговорить. — О! Я уже и забыл, какая здесь луна! В Азии она совсем другая. Меньше и как будто тоньше. Зато бывает яркая, словно начищенная медная бляха… — Дотим поерзал на месте и, не выдержав, продолжал: — Я почти целый год рассматривал ее, когда Эвмен после смерти Пердикки отсиживался в крепости Нора. Больше было нечего делать. Помощи ждать не приходилось, но и Антигон штурмовать нас боялся. Нора стоит на скалах, прежде чем доберешься до ее стен, десять раз можно сломать голову. Удобная же дорога только одна, да и то проложена так, что ее можно обстреливать сразу с нескольких башен, Антигон понимал, что потеряет половину солдат без всякого прока, и сидел смирно. Мы, конечно, держали ухо востро, особенно по ночам, однако он так ни разу и не испытал нашу бдительность. По ночам мне приходилось дежурить очень часто, поэтому азиатскую луну я изучил досконально… — Дотим некоторое время молчал. Затем почесал разрубленное ухо и мечтательно произнес: — Эвмен загрузил погреба Норы вином и провизией не на один год. В крепости были местные охотники: они уходили в скалы и приносили свежую дичину. И каждый раз по этому случаю мы устраивали пир. Эвмен заставлял всех сидеть смирно и произносил речь. Когда он кончал, мы принимались пить и выпивали не меньше, чем по две чаши. Едва переводили дух, как вставал Иероним, земляк Эвмена, его историк. Он тоже говорил речь. Красиво, так, что голова шла кругом — то ли от вина, то ли от ладных слов. Пили еще две чаши, после них же любая речь казалась замечательной. А заканчивали лишь когда вино начинало выливаться обратно. Вот была жизнь!
