А Женя и Ишмак стояли за домом, в огороде, у самой кромки леса. Женя вытащил меч и Ишмак почувствовал холодную сталь у своей шеи. Он видел ненависть в глазах Жени и спокойно, с лёгкой грустью, подумал о том, что, наверное, сегодня встретит свою смерть. Он давно уже не боялся смерти и был даже равнодушен к ней, но почему-то, именно сегодня, ему не хотелось умирать. Его впервые за многие годы так радовала жизнь. Яркое солнышко, холодный весенний ветерок, первые грозы — всё было каким-то новым, словно впервые увиденным. Но он встретит смерть достойно. Женя не виноват в той лжи, в которую его заставили поверить. И если он убьёт его, то будет думать, что всего лишь отомстил за отца, которого, наверное, сильно любил. Ишмак вспомнил Арсения и, улыбнувшись, поднял глаза на Женю. А тот стоял со странным выражением на лице. В нём смешались ненависть и боль и что-то, что Ишмак назвал бы честью. И вдруг он понял, что Женя не убьёт его — не сможет, и почувствовал к нему острую благодарность, и улыбнулся ещё сильнее чистому голубому небу и солнцу, что слепило глаза.
А Женя ненавидел Ишмака. Он понимал, что должен убить его, должен отомстить за отца, но он не мог. А этот странный бар смотрел на него и улыбался чисто и доверчиво. И Женя вдруг понял, что он всё знает про него и почувствовал, как ненависть его, вопреки всем доводам разума, испаряется, и ему хочется улыбнуться в ответ. Боясь показать свою слабость, Женя со всей строгостью, на какую был способен, опуская меч, приказал:
— Вон из нашего дома! И больше не попадайся мне на глаза!
Ишмак улыбнулся в ответ и пошёл прочь — собирать свои вещи.
III
Он уходил прочь, оставляя Женю, который сейчас, должно быть, ненавидел себя за то, что не убил его, расстроенного поведением сына Ирину Григорьевну и Наташу спросившую, вернётся ли он. Ишмак оставлял ставший уже почти родным дом. А на сердце было почему-то и больно, и радостно. Он вспоминал дни, проведённые в доме Арсения, самые счастливые дни за многие годы, и в памяти почему-то вставал образ Наташи. Ишмак невольно улыбался, вспоминая её детские, непосредственные манеры, её искренность и доброту, её смешные порывистые движения. И внезапно поймал себя на мысли о том, что ему хотелось бы ещё вернуться в этот дом и увидеть Наташу.
Но почему он так много думает о ней? Неужели? Сердце в груди забилось сильно-сильно, не в такт, выстукивая новое радостное чувство. Это было как озарение. Ишмак почувствовал тепло и боль одновременно и не мог сказать, чего было больше. Наташа — ребёнок. Да, но ведь она вырастет! Но что даже тогда он сможет предложить ей? Он посмотрел на себя со стороны — тридцатитрёхлетний бар, у которого за душой нет ничего, предатель и изгой. И она — весёлая и счастливая. Ишмаку стало грустно. Нет, пусть она никогда не почувствует к нему ничего, он всё равно благодарен Наташе. И если он больше никогда не вернётся в дом Арсения и не увидит его дочь, то, что он испытывал было прекрасно, даже безответное и молчаливое. Это чувство тихо выросло в нём, как цветок на пепелище, когда он уже и не думал уйти от своего одиночества. И, спокойно улыбнувшись, Ишмак зашагал дальше, как и направлялся, к Мареку.
