Просмотрев материалы обвинительного акта, судья заявил:
— Здесь есть документ о том, что подсудимый ранее привлекался к ответственности по делу о ставках на скачках.
— Это было три года тому назад, милорд. С тех пор не было ничего в этом роде, милорд, в этом я убежден, полностью убежден.
Скруп потерял всю свою былую уверенность, он покрылся потом и дрожал. Судейский чиновник наклонился к судье, и они немного посовещались шепотом, после чего судья обратился к пастору:
— Похоже на то, что обвиняемый до сих пор еще является агентом по ставкам. Он дал фальшивые имя и адрес, которые были записаны лесником на клочке бумаги, полученном от обвиняемого. Вот он: на одной стороне имя Питер Поуп («Пайпер, сэр!»)… Пайпер; а на другой стороне написано следующее: «3 ч. забег. „Красотка“, 5 шилл. — выигрыш. Дж. Клопсток». Нет ли среди ваших прихожан кого-нибудь по фамилии Клопсток?
— Клопсток! — пробормотал священник. — Это фамилия моей кухарки.
Что мог на это возразить обвиняемый? Нечего ему было возразить, и его приговорили к двенадцати месяцам тюремного заключения с особо тяжелыми работами.
Итак, Дэна отправили в тюрьму. Он был вынослив, дисциплинирован и не слишком страдал от обычных тюремных лишений. Поведение его было хорошим, и он рассчитывал на досрочное освобождение. Его мать Мег как-то навестила его, одна, но больше не приходила. Тюремный капеллан уделял ему особое внимание. Фамилия капеллана также была Скруп; был он большого роста, родился где-то неподалеку от Оксфорда, и Пейви узнал, что он приходился сродни тэсперскому пастору.
Пришел Новый год, затем февраль, затем март, и Дэну предоставили кое-какие привилегии. Его пение в тюремной церкви имело успех, и теперь время от времени ему разрешали петь для заключенных. Наступил апрель, затем май, и тут его сын Мартин утонул, когда произошел несчастный случай с лодкой на озере в парке, где тэсперским детям устроили воскресную прогулку. Узнав об этом, Пейви без сил опустился на пол тюремной камеры. Смотрители подняли его и посадили, но ничем не смогли ему помочь: он был совершенно ошеломлен и не мог произнести ни одного слова. Его перевели в больничный корпус.
— Этот человек испытал большое потрясение и поэтому лишился дара речи, — сказал врач.
На следующий день Дэну стало лучше, но он все еще не мог говорить. Он ходил по палате, помогая ухаживать за больными, немой, как колода; он даже не мог плакать, и лишь какое-то подобие веселой песенки назойливо вертелось в его онемевшем мозгу:
