— А ты похорошела с возрастом! — Олег помогает Марусе подняться из гамака.
— Не ври, к моим сорока восьми красота, думаю, уже прилично износилась. Женщины быстрее стареют.
— Зато живут дольше, — отвечает Олег, но тут же смущенно добавляет: — Прости, я, кажется, что-то не то сказал.
— Всё нормально. Слушай, а почему, собственно, именно ты мне снишься? Если я правильно поняла идею этого странного места, тут должны оживать мои сны. Но тебя в них никогда раньше не было, уж прости. Сбой в системе?
Маруся усаживается на диван, поджав ноги. Олег садится рядом.
— Ты такая же красивая, как в пятнадцать лет, правда твоя сексуальность сильно повзрослела, — мужчина пристально смотрит на Марусю.
— Ну, ты тоже… больше не выглядишь робким. Как сложилась твоя жизнь?
— Неплохо. То лето закончилось, следующий год принёс новую влюбленность. Потом институт, семья… Ничего особенного.
— Ну… а что мы тут с тобой делаем? Ищем давно забытый вчерашний день?
— Может, и так. Говорят, лет до сорока люди смотрят только вперёд, а потом начинают все чаще останавливаться и оглядываться назад. Как будто в прошлом обронили что-то очень ценное, чего уже никогда не найти впереди. Сколько бы ни было в жизни влюбленностей, то самое первое смятение, неожиданное, непонятное, ещё не взрослое, но уже совсем не детское, случается только раз.
Маруся молчит. Она думает о том, что Олег прав, сожаления об утраченном, о неслучившемся посещали и её, и да, среди них иногда появлялся юный голубоглазый блондин, которого когда-то давно она так мечтала, но не успела поцеловать. Но почему эти воспоминания тревожат её сейчас, на этом острове, который так далеко от детства и во времени, и в пространстве? Разве ей мало тоски об одной, самой большой утрате, от которой она так старается убежать, и не может.
— Маша, это не я тебе снюсь. Это ты — мой оживший сон.
Олег протягивает руку и легко касается Марусиной щеки.
Со стороны сада раздаётся крик, это пробудилась желтоклювая птица.
* * *
Стук в дверь. «Ваш завтрак, мадам».
Маруся кладёт ломтик сыра на горячий хлеб, заваривает сливовый чай. В пузатой латунной сахарнице искаженно отражаются Марусино лицо и часть комнаты. Женщина оборачивается и замечает, что мягкое сиденье дивана сохранило две вмятины, значит, совсем недавно на нем сидели двое. Или это игра воображения?
«Значит, я — это вовсе не я, а чей-то чужой оживший сон? Сон стареющего мужчины, который хочет вернуться в прошлое? А чего ищу я? Разве не пытаюсь и я идти вспять по бегущей строке памяти?»
