— Ты что-то имеешь против карликов? Или попросту расист? — перебила я, как только смогла произносить членораздельные звуки.
Он тоже смеялся, хоть и пытался выглядеть более серьезным, чем я.
— Я тебя о солнце спросила! Так что давай без карликов и их охоты!
Он безнадежно махнул на меня рукой:
— Почему меня все спрашивают, за что я солнце ненавижу? Не логичнее ли спрашивать остальных, за что они его любят?
— Логичнее! — согласилась я. — Бережешь свою нежную рожу… кожу, Снеговичок?
— Ага, — он, вероятно, решил, что объяснить что-то сейчас мне все равно не получится, поэтому переключился: — Давай, потрогай, какая у меня кожа нежная.
И пододвинул ко мне свою щеку, которую я и погладила тыльной стороной ладони.
— Небритая у тебя рожа… кожа, — подвела итог экспертизе.
— Небритая, но нежная! — он поднял указательный палец вверх, обозначая значимость собственной мысли. — Пошли танцевать, поварешка.
И потащил меня снова на кровать. Танцевать у меня теперь не особо получалось, почему-то больше хотелось хихикать. Я запнулась о подушку и свалилась ему под ноги, кое-как перевернулась на спину. Чтобы встать, потребовались бы слишком грандиозные усилия, поэтому я продолжала валяться. Антон с осуждением осмотрел мое пассивное тельце, потом тоже опустился — сначала на колени, а потом просто навалился на меня. Уперся локтями по обе стороны от моего лица, наклонился и поцеловал.
Это не порыв был даже — а как само собой разумеющееся действие, продолжение настроения. Ничего особенного, просто раз уж мы оказались в такой позиции, то и плыть нам дальше по течению — а удобнее всего выходило теперь именно целоваться. Думать ни один из нас в этот момент не был способен, напрягаться — тем более, поэтому это был не порыв, а следование самой простой траектории полета.
Поцелуи его, правда, были прерывистыми: едва коснется моего языка — отстраняется, даже глаза открывает, смотрит на меня, а потом снова ныряет языком в мой рот. Очень приятно и даже немного волнующе — хотя слово «волнение» сейчас не очень подходило для описания моего состояния. Просто очень приятно, но начало раздражать его бесконечное прерывание контакта — словно дразнит, а мне было не до этого. Поэтому обхватила его затылок, чтобы не позволять больше отстраняться. У него, видимо, тоже сил на сопротивление не осталось, поэтому теперь он целовал непрерывно — скорее ласково, чем страстно, позволяя и моему языку самовольничать. Просто невероятно приятно, даже волнующе — хотя слово «волнение»… да-да.
