В тех случаях, когда поэт находился в полосе неудовольствия или оскорбленного чувства, он становился неподражаемо язвителен и саркастичен. Так, например, известна классическая сцена его разговора с шефом жандармов Бенкендорфом по поводу его язвительных стихов на «Выздоровление Лукулла» - сцена, которая повергла Бенкендорфа в умоисступительное удивление и которая с классической простотой и объективностью описана самим поэтом. Поэт одержал блестящую психическую победу над шефом жандармов и над своим врагом, министром-жалобщиком, поставив обоих в дураки, и закончил сцену блестящим логическим фейерверком: «так и доложите Государю Императору». Такой же характер имеет кратенькая сатирическая заметка о людях. «Вы очень меня обяжете, - пишет он Ф. В. Булгарину, - если поместите в своих «Листках» здесь прилагаемые две пьесы. Они были с ошибками напечатаны в Полярной Звезде, отчего в них и нет никакого смысла. Это в людях беда не большая, но стихи - не люди. Свидетельствую вам почтение».
Во всех приведенных отрывках ярко выступает особенность натуры поэта, состоящая в необыкновенной сложности психических переживаний, на которые он способен. В его душе многие элементарные или даже сложные состояния комбинировались еще и еще раз, давая недосягаемые психические пирамиды, недоступные обыкновенному смертному. Все это совершалось с феерическою легкостью, которая даже вводила в соблазн критиков и между ними Писарева. В Пушкине усматривали великого эстета слова, блестящего представителя изящной, плавной, легкой, свободной, мастерской речи. Наивно думали, что речь идет о блеске и достоинствах формы, а не о богатстве и полноте содержания. В великом человеке не усматривали, или, по крайней мере, не оценивали возвышенной художественной постройки психического органа, которая, сама по себе, делала Пушкина беспримерным, по художественности, правильности и полноте, произведением природы. Шуткой, веселостью, острословием поэт маскировал свои неизмеримые психические достоинства и свой высокохудожественный нравственный облик, руководясь в этом инстинктивными и культурными постулатами - не показывать своего полного душевного роста, а казаться ниже и короче. Даже там, где необходимо было постоять, быть тверже и определеннее, он находит необходимым, по требованию своей натуры, оговориться, отшутиться. Например, давая инструкцию относительно печатания книги и литературной работы, он говорит: «Брат Лев! не серди журналистов! Дурная привычка! Брат Плетнев, не пиши добрых критик! будь зубаст и бойся приторности. Простите, дети! Я пьян». Таким образом Пушкин не просто великий мастер слова, каким его себе обыкновенно представляют, а величайший мастер духа. На этом инструменте он так играл, как никто. Не одна только у него речь художественна, художествен у него весь душевный состав и склад. Он не только красиво говорит и пишет, он чрезвычайно широко и полно чувствует, ярко и отчетливо мыслит, силен своею волей; и все эти отдельные стороны его душевного склада необыкновенно гармонически между собою согласованы, давая тем иллюзию какой-то естественной легкости и свободности или отсутствия усилий. При том он художественно обработал и усовершенствовал эти природные дары своей души. В великие моменты жизни эта последняя особенность его ярко выступала.
