Поэту необходимо напомнить своему другу-должнику о долге. Для этого он нежно и ласково берет, так сказать, своего должника за руку и уводит его далеко от всех денежных обстоятельств и перспектив, но затем вдруг по запутанным и тонким, но кратким дорожкам приводит его к требуемой цели со всею убийственной естественностью логического пути. При этом кудесник-поэт проводит всю сцену так, что должник ни о чем не догадывается, и в конце всего ему остается только рассмеяться и платить. Вот коротенькое напоминательное письмо поэта:
«Играешь ты на лире очень мило,
Играешь ты довольно плохо в штос.
Пятьсот рублей, проигранных тобою,
Наличные свидетели тому,
Судьба моя сходна с твоей судьбою -
Сейчас, мой друг, увидишь почему.
Сделайте одолжение, пятьсот рублей, которые вы мне должны, возвратить не мне, а г. Назимову, чем очень обяжете преданного вам душою А. Пушкина».
В таких случаях, искусства, хитрости, фокус-покусов вовсе нет. Поэт только придумывает, вернее, находит, в неистощимой кладовой своей памяти действительный образчик, редкостную, правда, но действительную модель хода событий и идет по этому пути, ведя за собою собеседника, или читателя.
«Воля твоя, ты несносен, - пишет он Плетневу (11/4 1831 г.), - ни строчки от тебя не дождешься. Умер ты, что ли? Если тебя уже нет на свете, то, тень возлюбленная, кланяйся от меня Державину и обними моего Дельвига. (Дельвиг женился - погиб по холостяцкому иносказанию поэта.) Если же ты жив, ради Бога, отвечай на мои письма. Приезжать ли мне к вам, остановиться ли в Царском Селе или мимо скакать» и т. д.
При богатстве и изобилии воспоминательных образов поэту, - когда он мыслит, - остается выбирать, что ему необходимо, отметая все слабейшее или все стоящее сбоку от прямого пути, и обыкновенный человек так и поступает, и оттого в процессе мышления обыкновенный человек по временам замедляется, делая умственную сортировку (как это было свойственно И. С. Тургеневу). Но у Пушкина нет слабейших элементов мысли, и все стоящее сбоку и вдали так же для него сильно и ярко, как и центральное. Он, поэтому, как ребенок, несет все из своей души, умея все без остатка захватить и ловко разместить в своем многоценном ручном багаже. Поэт отвечает Вяземскому на его письмо:
«Ты приказывал, моя радость, прислать себе стихов для какого-то альманаха (черт его побери). Вот тебе несколько эпиграмм, у меня их пропасть; избираю невиннейшие». Очевидно, что для милого дружка и сережку с ушка. Поэт радостно исполняет просьбу, но все-таки, атом неудовольствия где-то шевельнулся в его душе, и поэт выругался, обративши это в сторону альманаха. Не путем вычеркивания и обрезки укорачивает свою мысль художник мысли, а посредством ловкого и искусного совмещения, - умелым переполнением, а не сокращением. Получается несказанная полнота души, и читатель научается мыслить гораздо шире, чем это кажется возможным, ловко размещая, подобно поэту, свой умственный багаж, как делают на корабле; по-видимому, в узелке или чемоданчике немного, - ан, тут все, что нужно. В этом отношении Пушкин - удивительная психическая модель. При своем недосягаемом искусстве вмещать и размещать, поэт смело берет в руки такие громоздкие и опасные объекты мысли, чувства и воли, что порою, кажется, вот-вот заденет, ушибет, толкнет, увязнет - и не бывало: он легко и свободно идет, никого не задевая, а, наоборот, всех удивляя своим искусством. Вот пример: «Друг мой, барон, - пишет он Дельвигу, - я на тебя не дулся и долгое твое молчание великодушно извинял твоим гименеем. Черт побери вашу свадьбу, Свадьбу вашу черт побери!
