Вот так Машка у нас и появилась.
Сначала было ей худо совсем, даже Ленка думала, что не протянуть ей долго, а Агафон сидел совсем потерянный возле нее и на глазах нашего пса были слезы.
Но Ленкино умение, донецкое здоровье шахтерской собаки и заграничные лекарства сделали свое дело и Машка медленно, но верно пошла на поправку.
Под столом на кухне ей соорудили лежанку, ну и наш пес перебрался туда. Когда Машка окрепла, Ленка стала покупать на рынке им сахарные кости, которые обе собаки грызли по очереди, ведя какие-то свои длинные разговоры.
Иногда мы все собирались на кухне и Машка нам рассказывала про жизнь на Донбассе до войны и во время ее, про всякие случаи на фронте. Как и все восточноукраинцы, по-русски она говорила прекрасно, только «хэкала» немного: «хав-хав». Рассказы были невеселые.
В самом начале как-то и Кот присоединился к нам, послушал минут пять, а потом нагло встрял и начала разглагольствовать на свою любимую тему: «власовцы версус бандеровцы», «Деникин против Петлюры» и прочий гнилой так называемый нейтрализм. Заткнуться вовремя Кот не всегда умеет, так что Машка слушала-слушала терпеливо, а потом так рявкнула, что Кот пулей вылетел из кухни и пару дней туда откровенно боялся заглядывать.
Еще через пару недель я уже с собаками гулял, и они бегали весело за палкой, иногда устраивая шутливые драки из-за нее. Иногда вдвоем убегали на собрания местной ячейки «Рот-Фронта» или мероприятия, устраиваемые «Движением коммунистических собак» (запрещенная в Российской Федерации организация, только вот не знающая, к сожалению или к счастью, о своем запрещении).
Ну вот, а однажды вечером Машка пришла ко мне и сказала:
— Надо мне возвращаться на Донбасс. Я ведь уже здоровая совсем.
— Машка, — сказал я. — Оставайся у нас. Собака ты аккуратная, беспокойства от тебя мало, живи сколько хочешь, хоть вообще насовсем. Хлебнула ты и так будь здоров, а Донбасс ведь продадут, только так продадут, Москва, увы, это всегда умела и умеет: своих продавать.
— Нет, — сказала Машка. — Это моя родина. Дом мой там. Там все свои. У вас хорошо, но мое место там. Ну а если ваши продадут — уйду в лес, буду партизанить. Спокойной жизни для жовто-блактиных на Донбассе больше уже не будет никогда.
— Ладно, — очень грустно сказал я, потому что привязался к ней крайне. — Скоро Игорь опять едет туда, мы уже почти на целую машину вещей набрали, отвезет тебя.
А следующим вечером ко мне, когда я уже спать собирался, притопал и мой Агафон.
