Туго сжимая веки, Николай силился заснуть. Но только начинал впадать в дремоту, как вдруг откуда-то сбоку, будто на медленной карусели, выплывала Уманьская яма. Люди кричали ему, беззвучно раскрывая рты, медленно махали руками, как ветряные мельницы.
Но крика их он не мог разобрать — всё сливалось в один протяжный глухой и очень далёкий вой.
Николай просыпался, трогал вспотевшую грудь, вспомнив, где он, замирал, боясь пошевелиться.
Девчушка не отходила от Саньки ни днём, ни ночью. Она расчёсывала Сашкины вымытые волосы, разглаживала морщины, стыдливо целовала ему руки, свернувшись калачиком и упершись в него острыми коленками, глядела на него, глядела…
Простилась так же тихо и неумело, не плача, не сказав ни слова. Долго стояла она на полевой стёжке, пока не исчез Сашок с товарищем за сиротливо голым, сгорбившимся чёрным садом.
Идти приходилось много, далеко обходя большие сёла, города — там были немцы. Петляя, порой возвращались назад и следующей ночью уходили снова. Зайдя в Кировоградскую область, никак не могли выйти из неё. Идти нужно было, всё больше забирая на север.
Село спит, ещё не заголубели хвосты дымов, во дворах не лают собаки. Только одинокие петухи кое-где встречают утро.
Подошли к старой избе, осевшей по окна в землю. Стуча в окно, Николаю пришлось даже чуток нагнуться. Женская рука быстро отвела выцветшую бледно-розовую занавеску.
— Что за село, мамаша?
— Злынка, братики.
— Может, покормите, мамо? — спросил Сашок.
…Вспыхнул каганец — верёвочка в чернильном пузырьке. Справа, как зайдёшь, большая приземистая русская печь с лежанкой. Вдоль печи шла тонкая побеленная дощатая перегородка, в ней маленькая дверца.
В левом углу в полутьме дремали иконы, покрытые белыми вышитыми по краям рушниками. Вдоль стен — лавки, сходящиеся под иконами, — там дорогие гости сидят. Стол, вкопанный, наверное, ещё дедом Ульяны, наклонился к иконам, а края его под тяжестью локтей пригнулись к земле — видать, сидели здесь дюжие люди.
Хозяйка быстро изжарила яичницу с салом, подала из сеней холодное молоко.
— Кто ж вы будете, люди добрые?
Как всем, так и ей отвечают:
— Домой идём. К родным, на Черниговщину. Идём, да всё никак… Много ли находишь ночью в чужих краях?
— Не проведёшь ли, сестрица, когда стемнеет? — спросил Николай.
Под вечер зашла она в клуню, где спали ребята. Принесла бутылку самогону, солёных огурцов, вареной картошки.
— Не обидьте, хлопцы, — просит. — От щирого сердца. Ну трошки, шоб идти не холодно было.
