Но она легла на матрас и провалилась в беспокойный сон с галлюцинациями.
* * *
Холод, но приятный, разбудил ее окончательно, вытянул медленно, но верно из глубин лихорадка, боли и усталости. Нежное прохладное прикосновение убрало покалывание с кожи. Она ощущала мерцание силы Ольгуна, бог добавлял свое влияние к травам и чистой воде, которая, как понимала Виддершинс, была в чистой ткани, что ласкала ее.
Было приятно, такая боль уже не была той агонией. Шинс чуть не вздохнула.
Мысли скользили в ее голове, быстро сменялись, преследуя друг друга.
«Боги, это куда приятнее одеяла, хоть и запах как у чая, что испортился неделю назад! Та простыня была ужасной! И было бы хорошо, если бы все говорили тише. А если они разбудили меня раньше времени? Я бы… Стоп, все? Почему в комнате стало так людно?».
И кто-то ухаживал за ее спиной…
«Ох, я без одежды?».
Силой воли Шинс пробила последние слои паутины в ее голове, приоткрыла глаза и огляделась. Ее лицо было уткнутым в подушку, она почти ничего не видела. Ее все еще укрывало одеяло, теперь она обратила на это внимание. Она ощущала одеяло от бедер и ниже. А выше она могла лишь благодарить Игрейн — она полагала, что жрица омывала ее раны и меняла повязки — работавшую над ее спиной, а не животом.
Это не было бы важно, будь тут только Игрейн. Но голоса — не меньше четырех — были понятны, и Шинс явно уловила жалобы Эдварда Дарраса из-да толпы в его доме.
И голос Ренарда Ламберта, спорящего с ним.
И когда Игрейн рявкнула:
— Тихо! Она просыпается, — Виддершинс поняла, что сама испуганно пискнула.
— Она будет в порядке? — еще один знакомый голос с тревогой.
«Робин. И Робин здесь?».
Значит, знакомым голосом, который она не определила, была… как ее там? Ф-как-то-там…
«Фостин».
Возлюбленная Робин.
Игрейн рассказывала Робин, что ей нужно спросить у Шинс самой, как у нее дела, раз их шум разбудил ее, но жрица не смогла закончить. Шинс вдруг обрела голос:
— Ренард!
Она слышала, как его одежда зашуршала от того, как он вздрогнул.
— Что?!
— Если ты увидел хоть что-то из того, что не должен был, — сказала она, стараясь вжаться в матрас, — ты потеряешь глаза. И тебе повезет, если только глаза!
— Милая Виддершинс! — ужаснулся вор, защищаясь. — Я бы и не подумал…
— …признаться в таком, — закончила она за него.
— И почему это, — возмутился он, — мне угрожают, а месье Даррасу — нет?
— Не впутывайте…! — начал Эврард.
— Потому что я не могу кричать на него, — сказала она, — пока мне не станет лучше, а рядом нет острых предметов.
