«— …Природа навевает молчание сна», — сказал Пушкин.
— Никогда он ничего подобного не сказал, — промолвил Аркадий.
— Ну, не сказал, так мог бы и должен был сказать в качестве поэта. Кстати, он, должно быть, в военной службе служил.
— Пушкин никогда не был военным!
— Помилуй, у него на каждой странице: На бой, на бой! За честь России!
— Что ты это за небылицы выдумываешь!» (3, 294).
В конце концов, даже Аркадий, благоговеющий перед своим учителем, осмеливается назвать его слова клеветой. Подобные промахи Базарова Писарев комментирует так: «Базаров завирается — это, к сожалению, справедливо. Он сплеча отрицает вещи, которых не знает или не понимает…»>101. Правда, тот же Писарев, также нисколько не смущаясь, может назвать Пушкина «возвеличенным пигмеем» или «пародией на поэта», и вовсе не потому, что видит в Пушкине недостаток эстетических достоинств, а именно за эстетизм его поэзии. Писареву принадлежат слова, под которыми не задумываясь подписался бы Базаров: «…эстетика есть самый прочный элемент умственного застоя и самый надёжный враг разумного прогресса»>102. С точки зрения своей логики Писарев совершенно прав: то, что не подвержено рациональным выкладкам, то и не признаётся. Эстетические же потребности человека признать невозможно: анатомия об том умалчивает.
А может, на самом деле прав «головной мозг»? Вопрос был поставлен, и на него надо было отвечать. Произошло знаменательное совпадение: ответ был дан именно Писареву. Случилось так, что, рассуждая об искусстве, Писарев упомянул статую Венеры Милосской, заметив мимоходом: «…скалить зубы перед мраморною статуею — занятие очень глупое, бесплодное и неблагодарное»>103. (Можно возразить, правда, что Писарев имел в виду не эстетическое созерцание, а пошленькое зубоскальство перед обнажённою фигурой. Но ведь для Писарева эстетическое наслаждение — полная бессмыслица: ничего, кроме зубоскальства, он признать в созерцании статуи не захочет.)
В 1885 году Глеб Успенский опубликовал очерк «Выпрямила», рассказ о потрясающем воздействии искусства на «скомканную человеческую душу». И именно Венера Милосская внутренне выпрямила «несчастнейшее из несчастнейших существ», как назвал себя герой очерка сельский учитель Тяпушкин. Пожалуй, лучшим ответом Писареву стали слова Тяпушкина: «…придёшь, заглянешь издали, увидишь, что она тут, та же самая, скажешь сам себе: «ну, слава Богу, ещё можно жить на белом свете!»— и уйдёшь»>104. При этом герой Успенского утверждает полную неподвластность рассудку пережитого им эстетического потрясения: «И всё-таки я бы не мог определить, в чём заключается тайна этого художественного произведения и что именно, какие черты, какие линии животворят, «выпрямляют» и расширяют скомканную человеческую душу. Я постоянно думал об этом и всё-таки ничего не мог бы передать и высказать определённого»
