. Они способны создавать лишь некий хаос, в котором сами же первые и гибнут. Среди хаоса сомнений, противоречий, хаоса безысходности — мечется в «Нови» «российский Гамлет»— Нежданов: «Так отчего же это неопределённое, смутное, ноющее чувство? К чему эта грусть? — Коли ты рефлектор и меланхолик, снова шептали его губы, — какой же ты к чёрту революционер? Ты пиши стишки, да кисни, да возись с собственными мыслишками и ощущеньицами, да копайся в разных психологических соображеньицах и тонкостях, а главное — не принимай твоих болезненных, нервических раздражений и капризов за мужественное негодование, за честную злобу убеждённого человека! О Гамлет, Гамлет, датский принц, как выйти из твоей тени? Как перестать подражать тебе во всём, даже в позорном наслаждении самобичевания?» (4, 301–302). Самое удивительное то, что и среди мужиков, к которым он отправился со своей революционной агитацией, Нежданов также к своему удивлению обнаруживает «лишних людей», Гамлетов! Но Нежданов — это Гамлет, решивший взять на себя роль Дон Кихота. И вот он стремится к самопожертвованию ради высокой идеи, но сам же ощущает и фальшь своего намерения, своих стремлений. Натура Нежданова надломлена — и нет иного исхода его жизни, кроме самоубийства.
Тургенев как бы подводит здесь итог своим размышлениям над судьбою Гамлета (как типа человеческой индивидуальности). Путь Дон Кихота для Гамлета закрыт: для того всякая мысль невозможна и смертельна: задумавшийся Дон Кихот окажется ни на что не способен. Но мысль становится смертельною и для самого Гамлета, ибо гуманистическая опора слишком ненадёжна для мужественного индивида, сознающего себя и не умеющего остановиться на полпути.
Внутренние терзания Гамлета имеют душевную, но не духовную природу, и оттого они всегда готовы перерасти в тягчайшее уныние, отчаяние, тоску смертную — питающую лишь мысль о самоубийстве и готовую подавить любую решимость души противостать этому тягчайшему греховному стремлению. Безрелигиозная внутренняя интенсивная жизнь опасна, порою даже гибельна для всякой разрабатывающей себя индивидуальности. Тургенев выводит это как закон, основываясь на своей творческой интуиции, скорее бессознательно. Мы вновь сталкиваемся с одним из загадочных парадоксов искусства: художник способен на эстетическом уровне постигнуть то, что на уровне рассудочного восприятия бытия остаётся для него недоступным. Но так или иначе — Гамлету выносится решающий приговор.
