Горяна уже собралась искать, когда Нюра вернулась. На разрумянившемся лице шальная улыбка, припухшие губы выразительно алеют.
– Ой, мама. А ты не спишь что ль? – она замерла на пороге, застигнутая врасплох грозной родительницей.
– Уснешь тут, – проворчала Горяна, выразительно похлопывая себя по руке скрученным полотенцем.
– А-а-а, ну так не поздно же еще. Вон светлынь на улице, – она махнула рукой в сторону окна, затянутого бычьим пузырем. Свет тот пропускал неважно, но скрыть темноту не смог.
– А ты на зорьке приходи, – подозрительно ласково отозвалась мать. – Тогда совсем светло.
– Ой, скажешь тоже, – Нюрка зачерпнула воды из рукомойника. Тщательно растерла лицо, которое после долго-долго терла полотенцем.
– Чтоб я этого городского не видела больше, – Горяна разгадала маневр дочери и отобрала у той полотенце.
– Да почему не видела-то? – дочь плюхнулась на лавку, с отчаяньем посмотрела на мать. – Он хороший. Правда! Он знаешь, какие умные вещи рассказывает!
– Знаю, – фыркнула мать, доставая горшок из печи: – Все они умные вещи рассказывают…
– Не все! – Нюра вскочила, уперла кулаки в бока.
– А потом дети случаются! – закончила Горяна, с остервенением накладывая в миску щи.
– Да какие дети? Он на сеновал и не звал меня.
– Дык позовет. Они ж не сразу зовут. Сперва заморочат хорошенько… умными речами. А потом зовут. Послушала бы ты мать, а?
Нюра глядела исподлобья. Губы выпячены, брови нахмурены. Горяна уселась на лавку, подперла подбородок кулаком и устало поглядела на дочь.
– Никакого сеновала, – сдалась та. – Обещаю. Но встречаться буду. И не проси.
– Обещаешь значит? – усмехнулась мать, качнула головой, точно не веря тому, что слышит, и жестко добавила: – На изломе зимы и будет видно, как ты держишь обещания. Так видно, что и не скроешь.
– А вот и сдержу! – Нюра села к столу, с размаху плюхнула ложку в миску. Брызги окропили стол, испачкали праздничную поневу.
