Голос Берилла испускал свист:
— Что значит отреагировал? Мертвые не реагируют!
Я качаю головой, вспоминая, что об этом говорил Па.
— Иногда они шевелятся. Это нервы или желудочно-кишечный тракт. Ради бога, Берилл, ты сам захотел прийти, — я прижимаю палец к губам. — Так что цыц!
Он замолкает, но думаю, это только потому, что парень хорошенько вдохнул насыщенных паров разложения.
Я бросаю взгляд обратно на дверь в церковь и отсчитываю шесть ударов сердца, пока смотрю и жду. Священник еще не поймал меня. Однако он слышал мой ропот достаточно часто, чтобы поверить, что в комнате обитают призраки. Думает, что это наша мертвая армия — те, которые по-прежнему восстают ночью на болоте, потому что какой-то дурак забыл сказать им, что война закончилась двести лет назад.
Я жду еще чуть-чуть. Ручка не двигается и колокол не звенит. Я выдыхаю, расправляю плечи и, поворачиваясь к Бериллу, тихо говорю:
— Ты хочешь, чтобы меня и Селени отправили на исправительные работы?
— Конечно, нет, — он поворачивается к задней двери, где Селени отчетливо колотит снаружи. Звуки стука лошадей и повозок появляются, а затем исчезают.
— Они все равно не станут тебя туда отправлять. Отец твоей кузины откупит ее и убедит констебля, что ты сошла с ума. В лучшем случае, они распечатают твой портрет и повесят на доме твоих родителей, чтобы предупредить соседей. Да и вообще, я не думаю, что стал бы их в этом винить, Мисс Теллур.
Он дергает манжеты рубашки и жилет, затем сглатывает, приобретая необычный оттенок зеленого.
Я поджимаю губы. Я начинаю говорить ему, чтобы он взял себя в руки, но внезапно сгибаюсь.
Обстановка начинает тоже влиять на мой желудок.
Я протискиваю свою перчатку через вязаный шарф и натягиваю ее на нос, чтобы плотно заткнуть ноздри и замедлить начинающуюся бурю в животе. Послеобеденное солнце прогревало эту комнату до невыносимой температуры, как на кладбище и в подземных катакомбах в прошлом году, когда из-за штормов затопило болото. Мерзкое испарение задушило почти полгорода и распространило тошнотворный запах гниющей плоти.
— К тому же, — говорит Берилл, продолжая пятиться к двери. — У констеблей есть куда более важные дела, чем разбираться с людьми, ворующими кровь и органы у трупов.
Я смотрю на него.
— Что это еще значит?
— Ничего. Мы можем просто уйти?
В ответ я недовольно хмурюсь. Полагаю, он имеет в виду завтрашние состязания в замке Холма, в которых Берилл участвует, а я мечтала принять участие, сколько себя помню. Но тот факт, что мы с мамой можем вскрыть труп или решить уравнение лучше, чем половина моих сверстников, ничего значит, если речь идет о долгоиграющей традиции Калдонии касательно гендерных ролей. Общество скорее признает вышивку крестиком новым видом спорта, чем отбросит многовековую историю разделения ролей мужчин и женщин. И не важно, что мы с мамой можем сделать вскрытие или решить уравнение точно так же или лучше, чем половина моих одногодок.
