- И ты хотела бы вернуться туда?
- Конечно. – приподнимая светлую голову, сказала двадцатилетняя норвежка.
- Разве здесь плохо? – спокойно продолжила Наринчичек.
- О, нет… Но я скучаю по дому.
- Понимаю.
Любовницы султана крепко обнялись и не заметили, как уснули, прижавшись друг к другу, под покровом звёздной ночи.
***
- Дорогой султан, – начала незамысловатую речь Гузельгозлер, оставшись наедине с Абдул-Меджидом по истечении непродолжительного, но прекраснейшего танца, - Я бы хотела прочитать вам стихотворение. Там, откуда я родом, было оно написано. Я очень его люблю, и оно поможет мне выразить любовь к вам, ещё более крепкую и нежную.
- Гузельгозлер, ты заинтриговала меня. Читай своё стихотворение! – повелевающим тоном скомандовал ожидающий султан, расположившийся, сидя во внушительных размеров бархатном петуньевом>3 кресле.
Фаворитка немедля приступила:
Рассеянный луч луны
Плавно стекает по стене.
Прикосновения нежны
В непроглядной тьме.
Необыкновенная атмосфера,
Царящая в комнате.
Это тайна гетеры,
Что купается в золоте.
О, как чудесен запах свежести…
Внезапно Гузельгозлер запнулась.
- Чудесен запах свежести… свежести… Эм,.. О, как чудесен запах свежести,…
- Довольно!
- Извините меня, дорогой султан.
После этих слов разочарованная в себе и испуганная Гузельгозлер рухнула на укрытый коврами пол, прямо к ногам своего владыки.
- Дорогой султан, я так люблю вас! Простите меня! Я глупая, глупая шлюха. – и мысленно она была рада, что Абдул-Меджид не понимал русского языка.
На лице монарха появились нотки сострадания и нежности по отношению к фаворитке.
- Таким глазам невозможно возразить... Мне нравится. – с лёгкой улыбкой заключил он.
***
Зарифурюш первой влилась в жизнь гарема. Она, готовая ко всему, с энтузиазмом бралась за любую работу в той же степени, что и за поедание сладостей. Она ни к чему не стремилась и ни о чём не думала. Именно этого и ждали от рабынь. Вскоре утомительного труда, к которому она, однако, всегда была готова, становилось меньше, а рахат-лукума, кадаифа и пахлавы, напротив, паче.
Таким образом, спустя месяц наивкуснейшей диеты султан перестал обращать внимание на пышную, словно съеденные одалиской пирожные, валенсийку. Абдул-Меджид настолько не ожидал таких метаморфоз, что, увидев зашедшую к нему девушку, позвал стражу, ибо решил, что к нему в покои ворвалась ненавистная побирушка. Не менее перепуганная стража мигом прибежала на зов повелителя и выпроводила оказавшуюся в опале Зарифурюш. Абдул-Меджид не стал выгонять толстушку из дворца, но и вниманием её более не удостоил, хотя Зарифурюш, на лице которой прослеживались частички былой красоты, было плевать, ведь она нашла свою истинную и непоколебимую любовь – пишмание. Неизвестно только, являлась ли эта любовь взаимной.
