Литературная тусовка располагала, однако, сведениями, как говорили подтвержденными и проверенными неоднократно, о его беспощадных словесных выпадах, когда фраза превращалась в убийственную дуэльную шпагу.
Светлов сидел в полном одиночестве, и никто не решался занять место рядом.
Молодой неопытный совсем еще Василь Быков находился в зале с компанией, впервые здесь. И скорей из любопытства, чем по надобности, завернул в бар, не подсаживаясь, а с дистанции разглядывая причудливые емкости бутылей на полках и стараясь не глядеть в сторону знаменитости. "Поставь рюмку коньяка", довольно требовательно сказал Светлов, зная точно, что для любого это в удовольствие, не в тягость. Быков, конечно, с радостью это сделал. Потом выяснилось, что Светлов сидел совершенно без денег и каждого подходящего к бару обкладывал такой своеобразной и безобидной данью.
За достоверность события ручаюсь, так как история рассказана мне самим Василем Быковым. А этот человек привирать не умеет.
Мы с Вячеславом сидели в этом же зале при полной тишине, вдвоем. Вышколенный, но все равно не умеющий быть приятным, официант скрипел подхалимно туфлями по паркету, зарабатывая право на бесцеремонный обсчет. И ведь заработал-таки!
Он расколол меня в тот момент, когда я уставился в меню и с испугу, на миг, не справился с дыханием, передернув его, как затвор винтовки устаревшего образца. Полученного гонорара из "Дружбы Народов" могло и не хватить. "Великий знаток человечьих душ" тогда же понял, что меня можно "раздевать" беспардонно, нагло улыбаясь в глаза, что я из тех авторов-новичков, для которых первый гонорар имеет лишь ритуальное значение и который, конечно, ни за что не станет ерепениться и сопротивляться писательской традиции - пропить вознаграждение вчистую.
Бабель, Булгаков, Пастернак, Ильф и Петров, Олеша...
Володя - актер и исполнитель песен сказал:"Кроме бандитов, там теперь никто не бывает".
Что происходит, когда такие места переуступают бандитам?
Московские проспекты разворачиваются мощными сибирскими реками. Не для моей чухонской лодчонки, уныривающей обводным каналом памяти в стоячую воду Старой Риги, притискивающуюся к облупленным стенам ганзейских домов с готической остроконечностью.
Многоликая беспечная прорва друзей из молодости, из шальной гульбы, из тискания малых и больших грудей в полутьме скверов, случайных квартир и попутных коридоров в конце концов стянулась, сузилась, скукожилась до задрипанного фрагмента, до снимка, умещающегося во внутреннем кармане пиджака.
