Был объявлен короткий перерыв.
И вот теперь я увидел, что натворил.
В зале осталась Лида. Ее, только что такую бесстрашную, никакие силы не могли бы заставить выйти, чтобы встретиться с теми, кто услышал ее исповедь. В зале осталась и Таня. Не поднимая глаз, выпрямившись — так достойнее встречать несчастье, — она сидела, одеревеневшая от горя, от стыда, от муки. Сидела не шевелясь, отгородясь от всех своей бедой, отгородясь ею и от Валерия.
Казанюку, его не вывели из зала, сейчас не было дела ни до суда, ни до приговора. Он не сводил глаз с Тани, может быть, хоть на миг они встретятся взглядом, и она поймет его.
Я не посмел подойти к нему.
А что, спрашивал я себя, если Таня, в самом деле, не простит? Если уйдет от Валерия? Кто за это в ответе? Только я! Человек доверился мне, открыл тайну, а я обманул его доверие и разбил ему жизнь. Пусть даже из самых добрых побуждений, имел ли я на это право?
И, страшась того, что натворил, я спорил с самим собой: да, больно сейчас Лиде, тяжко, очень тяжко Тане и Валерию, и во всем этом моя вина. Но чего стоит та боль, которую я им причинил, по сравнению с той непереносимой мукой, какая выпала бы на их долю, не вызови я Лиду свидетельницей? Ведь суд мог — и это весьма вероятно ~ приговорить Казанюка к расстрелу. И, если бы так случилось, Таня вправе была бы сказать мне: „Вы — предатель! Мой муж доверил вам свою жизнь, вы могли спасти его и не сделали этого. Вы, защитник, допустили, чтобы был осужден невиновный, и оправдываетесь, что сделали это... ради моего покоя. Как вы посмели думать, что мне легче будет перенести гибель Валерия, чем узнать о 18 февраля?”
Умалчивая об обстоятельствах, которые закономерно ведут к оправданию невиновного, причиняя непоправимый ущерб своим молчанием подсудимому, разве защитник не совершает нравственного преступления, которое не уменьшается от того, что он это делает по воле подсудимого?
В таком или ином порядке шли тогда мои мысли, сейчас, конечно, не скажешь; вероятно, в изложение привнесено не мало из того, что потом думалось.
Когда возобновилось судебное заседание, Варвара Викторовна была дополнительно допрошена. Чтобы помочь ей вспомнить, когда в самом деле происходило предъявление вещей, судья предложил, чтобы она мысленно прошла всю дорогу от ее дома до отделения милиции, где находились вещи. Варвара Викторовна стала рассказывать: вышла из дома, пошла по Первомайской, потом по Тургеневской, потом свернула направо, на Московскую, подошла к милиции, взошла на несколько ступенек, с ней был сопровождающий, он шел немного впереди по коридору, они прошли мимо одних, других дверей...
