Выбор оказался еще более тяжким, чем предполагал защитник. За день до того, как состоялось наконец-то его свидание с Виктором, к нему вновь пришли Валентина Федоровна и Олег Петрович. Теперь уже не было смысла оттягивать неприятный разговор, и он сказал:
— Я уверен в невиновности вашего младшего сына. Я знаю, чье преступление он взял на себя. Однако без вашей помощи...
— Я думал, — резко прервал его Олег Петрович, — что адвокаты тоньше разбираются в человеческих переживаниях. Мы надеялись, что вы, защищая Витю, не станете нас принуждать назвать... — Олег Петрович замолчал.
— Вам не в чем упрекать себя, — сказал адвокат, — о Николае ведь я узнал без вашей помощи. Я не могу понять, что заставило Виктора признать себя виновным, а не зная этого, если я и назову Николая, то и Виктору не помогу. Об отношениях между братьями я могу узнать только от вас, поэтому я вас невольно мучаю.
Помолчав немного, Олег Петрович наконец решился:
— Хорошо, скажу! Витя перед Колей ни в чем не виноват, а вот о себе я этого сказать не могу. Так виноват, что...
— Олег! — взмолилась Валентина, Федоровна.
— Конечно, это не только моя вина, — сказал Олег Петрович, — многое сделал и случай, который может выкинуть только жизнь. Но в основном виноват я. Оказывается, чтобы изуродовать сердце ребенка, не надо быть негодяем, достаточно быть „всего лишь” невнимательным.
Оглядываюсь назад — и оторопь берет: каких только ошибок я не нагромоздил, как умудрился не видеть того, чего нельзя было не видеть. Коля — мой сын от первого брака. Его мать уехала с новым мужем из Ленинграда, когда Коле был год с небольшим. Легко, без борьбы она оставила его мне. Может быть, потому, что знала, с какой охотой и любовью будет моя мать пестовать внука. Вскоре мы встретились с Валентиной Федоровной. Поверьте, я не преувеличиваю, она, не став еще моей женой, стала матерью для Коли. Моя мама и Валя, как бы возмещая малышу то, чего ему недодала Ольга, наперебой ласкали и нежили его.
Перед рождением Вити мы почему-то не придали значения, что для Коли в "его неполных три года появление в семье неизвестно откуда взявшегося крикуна, которого ему упорно навязывают как брата, может оказаться событием не только чрезвычайным и малопонятным, но обидным и огорчительным. В самом деле, появился какой-то человечек и сразу же занял у мамы и папы то место, которое принадлежало ему, Коле. Занял в самом точном и прямом смысле этого слова: Колину кроватку перенесли к бабушке, а в комнате мамы и папы стал жить их новый сын. С его появлением Колю сразу же обступило великое множество запретов, которых вчера еще не было: „не входи”, „не бегай”, „не шуми”, „не тронь” — бесконечные „нельзя”. Он перестал себя чувствовать единственным. Детская ревность? В сотнях семей такое случается, есть ли основания тревожиться? Исцелить это нетрудно: дети уравниваются в заботе и внимании, тогда старший и считает себя старшим, и опекает младшего. Но Витя родился хилым, и ему приходилось отдавать столько сил и времени, что Колю поневоле обделяли вниманием. А мы упорно не видели, не хотели видеть, что у Коли все чаще возникало чувство: из-за этого Витьки плохо мне теперь. Кому, как не мне, следовало, как бы играя, но постепенно внушать Коле: „Мы с тобой — мужчины, народ крепкий, будем вместе с тобой заботиться о малыше”, и от ущемленности не осталось бы и следа. А ничего такого я не сделал. Разве только иногда вел назидательные беседы и укорял Колю. Конечно, ничего, кроме вреда, это не приносило. Но разве я виноват только в этом? Коле шел десятый год, когда по рекомендации врача Валентина Федоровна должна была отвезти Витю на все лето в Евпаторию. Мы и так и сяк рядили, нельзя ли взять с собой и Колю. Но с деньгами туго, а главное, боялись, что не справится Валентина Федоровна с двумя. Коля к тому времени стал неслухом. Словом, обо всем подумали, кроме того, как это отразится на Коле. Вот и оставили его со мной и бабушкой! Витя поехал к морю, а когда вернулся, то Коля его избил — со злобой, жестоко.
