Оба эксперта, судебный медик и психиатр, дали свои заключения. Колпаков — вменяем, тяжесть ранения — установлена. Оставалось объявить судебное следствие законченным. Тогда уже нельзя будет допрашивать ни подсудимого, ни свидетелей. Но оказалось, что рано еще объявлять конец судебного следствия, народная заседательница (это она вела со мной разговор о деле Колпакова после вынесения приговора) хотела задать несколько вопросов свидетелям. Чтобы быть точным, нужно сказать, что задала она один и тот же вопрос каждому из свидетелей-соседей, кто был дома в тот вечер, когда совершилось преступление.
Задавая свой вопрос в первый раз, народная заседательница не смогла побороть смущения; было видно, что она опасается, не обидит ли вопрос свидетеля, не причинит ли ему боль. Но видно было и другое: она не может не задать его, что-то очень важное ей нужно прояснить.
Первой, к кому она обратила свой вопрос, была Евдокия Андреевна. Может быть потому, что та, давая показания, несколько раз не без гордости повторила: „Я предчувствовала, хотите верьте, хотите нет, предчувствовала беду”.
— Как вы думаете, — спросила ее заседательница, — если бы вы не подсматривали в щелку, а открыли бы дверь своей комнаты и сказали: „Борис, зря вы выходите из себя, зайдите к нам, посидите, а я пойду, выясню у Нади, в чем дело”, произошло бы несчастье, совершилось бы преступление?
Евдокия Андреевна удивленно уставилась на народную заседательницу, задумалась и сказала так, как говорят, когда нечто неожиданное вдруг открывается:
— Ничего бы этого не было! — но тут же, спохватившись, добавила с вызовом. — Так что ж, по-вашему, я виновата в том, что он хватил ее топором?
— Вас в нанесении ранения не обвиняют! — сухо остановил ее председательствующий.
— Я просила бы вас подумать, прежде чем ответить! — сказала народная заседательница, огорченная реакцией свидетельницы.
Уверенность Евдокии Андреевны в своей правоте была наносной. Свидетельница немного постояла молча, а затем тихо сказала, но уже по-иному, чем в первый раз:
— Не было бы!
После Евдокии Андреевны народная заседательница обратилась к Кириллу Кирилловичу. Но теперь она спрашивала без прежнего смущения. Теперь ей было уже ясно то, что она раньше не до самого конца понимала. Она спрашивала Кирилла Кирилловича, зная, каким будет ответ, если свидетель захочет быть правдивым. Спрашивала для того, чтобы ответ так прозвучал, что его нельзя будет по-разному истолковать, только однозначно.
