Снова шорох, и спасибо боковому зрению, теперь он знал, что она смотрит на него. Он не решался взглянуть на нее в ответ. Если он это сделает, у него может возникнуть искушение встать, подойти и дать ей что-нибудь более мягкое, на что она могла бы лечь. Что-нибудь голое.
— Как ты получил имя Дюран? — спросила она.
Он закрыл глаза и смаковал свое имя на ее губах. В каком-то смысле он чувствовал себя благословенным…, помазанный.
Ладно, это было безумие. Но беда в том, что в этом тихом, тусклом, маленьком пространстве его переполняли эмоции столь же необъятные, как и его чувства к этой женщине, словно он, защищенный от непогоды и от всех бед, путешествовал под огромным небом назад в дом, которого у него никогда не было.
Обратно к ней, хотя она и не была местом назначения, где он когда-либо бывал.
Все это ложь, сказал он себе, созданная химией между ними. Не считая того…, что иногда, когда вы чувствуете вещи достаточно глубоко, сила иллюзии такова, что реальность может быть изменена, по крайней мере временно. Он знал это по тому, что видел в культе. Он, не понаслышке, знал, что делает с людьми преданность, видел, как она превращает развращенного смертного в Спасителя в глазах заблудших душ, готовых отдать ему каждую частичку себя.
Он всегда клялся, что ничего подобного с ним не случится.
— Это не имеет значения, — пробормотал он, отвечая на ее вопрос о своем имени.
— Значит, отец тебя так назвал?
— Да, он настаивает, чтобы люди называли меня так.
Она нахмурилась, подумал он, не глядя на нее. Он чувствовал, что она все обдумывает.
— Можно тебя кое о чем спросить? — спросила она.
— Ты только что это сделала.
— Кто именно твой отец?
— Это не имеет значения…
— Это Даавос, не так ли?
Дюран вытянул руки над головой и похрустел спиной. При любых других обстоятельствах он бы избежал этого вопроса, просто покинув комнату. Но не в этот раз.
— Да, — сказал он через некоторое время. — Так и есть. Его зовут Экскалдюран.
Когда она выдохнула, ее выдох длинный, медленный и низкий, означал «мне жаль», и он оценил, что она не облекла это в слова.
— Значит, сейчас восемь утра, — пробормотала она.
Дюран нахмурился. — Неужели?
— Знаешь, — продолжала она, — я лгала себе. Мысленно я говорила, что мы пробудем здесь двенадцать часов. Это все, что я была готова предоставить дневному свету. Но сейчас лето? Думаю, часов пятнадцать. По меньшей мере.
— Время пройдет быстро.
Так и было. И, Боже, он был рад, что она сменила тему.
