– Ты послал меня на хер, – всхлипываю я, и где-то в глубине души ловлю себя на невозможном – я принимаю мужские окончания слов.
– У меня так всегда – либо признавать поражение и падать в ноги, либо… Я – заложник крайностей, – виновато пожимает плечами и подходит ко мне. – Заложник своего тела. Маш, поверь – в этом теле никогда не жила женщина.
Рука – горячая, нежная – опаляет мое лицо мягким шелком от щеки к шее. Я молюсь, я беззвучно кричу – вся моя жизнь уместилась в пять кусочков октября, и здесь, в твоем октябре, я твоя, Рут. Я горько плачу – кем бы ни был этот человек, кем бы ни родился, кем бы ни стал – я принимаю твою точку зрения. Я согласна видеть тебя твоими глазами. Будь по-твоему.
Он прижимает меня к себе, я задыхаюсь от любви.
– Обними меня так, словно все еще влюблена в меня, – шепчет художник.
Я впиваюсь руками в тонкое тело, я шепчу последний и самый нелепый из всех аргументов:
– Я даже не знаю, что с тобой делать… – всхлип, вздох. – Я не умею… не знаю, как…
Его руки вплетаются в мои волосы, его губы касаются моих губ:
– Я знаю.
Тонкая вуаль ночи, и вот, наконец, меня не стало – человек, которым я была, окончательно растворился в художнике. Я – пять дней осени. Теперь я живу в тонких пальцах и зеленых глазах. Я – шестой день октября – горький, темный, глубокий. Я – цвета крепкого кофе. Я живу в густых волнах волос и серебряном отливе каждого завитка. Мое тело больше не моё – забирай, я дарю его тебе. Теперь я в тонких губах и белоснежной улыбке. От тебя до меня – больше ничего. Эта ночь растворила меня в прикосновениях и поцелуях, словах, вплетающихся в любовь. Теперь я живу в хриплом голосе и премерзком характере. Не осталось рамок, рухнули рубежи, и я не понимаю, кто со мной – тонкая грань, в которой серебряной нитью сплелись воедино мужское и женское начало, растворилась, рождая совершенное создание. Теперь я живу в том, кто умеет создавать прекрасное и в совершенстве постиг искусство разрушения.
Мимо сломанных стульев, по битым стеклам – теперь я навсегда в твоем октябре.
