И вот он замечает меня – поворачивает голову и замирает. Глаза пьяные, а вот злоба в них абсолютно трезвая, и он внимательно разглядывает меня – взгляд, полный ярости, не сулит ничего хорошего. Может, он опустится до рукоприкладства, возможно, он и вовсе убьет меня, намерено или нечаянно. А мне не страшно – я открыто и прямо смотрю в обезумевшие зеленые глаза.
– Ты еще здесь? – спрашивает он.
– Как видишь, – отвечаю и еле сдерживаю улыбку.
Он выпрямляется и смотрит на меня – опустошенные, усталые, пьяные глаза елозят по мне, осматривая с ног до головы. Он опускает голову и смотрит на остаток стула в своей руке, а потом бросает его в общую кучу искореженного дерева и снова поднимает на меня глаза:
– Чего притащилась-то?
Перестаю смеяться, потому что слишком сильно́, нестерпимо мое желание прикоснуться к нему. Делаю шаг вперед:
– Хочешь, помогу?
– Ломать?
– Убирать.
Он смотрит на меня и буднично так говорит:
– Пошла на хер отсюда.
И в этот самый момент со мной происходит совершенно невероятные метаморфозы – вместо того, чтобы впитать это «на хер», впустить его в кровеносную систему и пустить по венам, отравляя свое самолюбие, я смеюсь и это самое «на хер» отскакивает от меня, рикошетом. Возвращается хозяину и тот хмурится.
– Ты меня слышишь? Съебалась!
Тонким звоном от моей невидимой брони и это скорее щекотка, чем оскорбление. Я тихо смеюсь. А в следующее мгновение он взрывается фейерверком матерных слов – черный, отборный, изощренный и изобретательный мат разлетается в воздухе словесной шрапнелью. Я не выдерживаю – я смеюсь во весь голос. Он самозабвенно орет – я хохочу. Он пинает раскуроченные стулья и кроет матом. Его слова – острые осколки стекла – долетая до меня, превращаются в невесомые, разноцветные перья – они щекотят меня, мне смешно, на глазах выступают слёзы, а у него на шее вырисовывается вздутая вена ненависти ко всему живому. В первую очередь – к самому себе. Деревянные останки взмывают воздух и разлетаются по всей кухне. Я такое вижу впервые и жадно, сквозь слёзы и смех, запоминаю, каким глупым, каким нелепым может быть пьяный человек. Какой жалкой может быть злоба.
Он выдыхается, поток слов иссякает и его руки и ноги перестают крушить все, что попадается им на пути, а я, насмеявшись вдоволь, привожу в порядок свое лицо. Он останавливается, тяжело дышит, поднимает на меня глаза и вытирает тыльной стороной ладони уголок рта. Какое-то время он просто молчит, а затем:
