"Пойти, из другого телефона позвонить в отделение, сказать, мол, так и так... Да ведь сам приманил. Знакомый же... не поверят. Устав нарушил, никого же не должен был пускать... С поличным ловить надо... Э... да я живым не дамся. Вот дело-то будет. Может - повысят... Ну да... жди - гроши прибавят. Так и живи в общаге, как бомж, с хлеба на воду... Вот Иволгин погиб на посту, его жене страховки, по теперешнему курсу, всего две тысячи гринами единовременно. А может... поторговаться с этим, чтобы комнату в общей квартире купить?.. ...или домик в Подмосковье? Маленький... Кабы тысяч десять... Так ведь даст поначалу, а потом... сколько уже таких случаев было. Но если платит столько, что ж - кроме него за неё никто не заплатит?.. А если..." - и сам про себя себе же не договорил, настолько вдруг решился и одновременно испугался своей решительности.
- Может, чайком попоишь? - усмехнулся Карагоз, чувствуя, как напрягся лейтенант. - Скучно чувствую, друг, здесь одному. И чего напарника не дадут? Денег, что ли, у музея нету?
- Да... - лениво почесал левую лопатку Минькин, приятно щупая под кителем портупею. - Кому он нужен. Кто ж его грабить-то будет, братишка, музей-то этот?.. Такое только тебе спохмела в голову придет. По этой рухляди лишь старушки-смотрительницы вздыхают... А укради чего - и продать некому. Одно слово - старье. Вот кто его возьмет? Кто?..
- Неинтересно все это, - как-то сразу поскучнел Карагоз и зевнул в лицо собеседнику. - Чайком угостишь?
- Ты включи пока кипятильник, а я сигнализацию проверю. Если загудит все, не дергайся. Проверка такая.
- Проверка такая... - удовлетворенно повторил Минькин, вернувшись через пятнадцать минут.
Карагоз сидел, как сидел, словно и не двигался, машинально пил пиво и сонно улыбался. Минькин сел напротив на полуразвалившийся диван. Карагоз придвинул ему стакан с чаем.
Тая в глазах архетипически-лукавую усмешку холопа, обманувшего барчука, Минькин опустив взгляд долу и, вздыхая, принялся хлебать опостылевший чай.
ГЛАВА 3.
Уже второй десяток лет смерч перемен срывал крыши, носясь по стране. Саранчой летали туда-сюда необизнесмены, урожденные наивно-дремучей провинцией, и сгорали, словно мотыльки на свече, едва соприкоснувшись с серьезным кушем.
Голодные амбиции и панибратская зависть пробуждали чудовищные качества человека.
Все устои и нормы были попраны неожиданно обрушившейся нищетой на, совершено к тому не готовых, людей. На осколках самовластия ещё теплились семьи, уже не являющиеся ячейками государства, но хранящие память о незыблемом. Только и в них расползалась ткань интимного бытия, словно ветошь, разъедаемая кислотой краха личности в животной борьбе за жизнь.
