снегом» («Капитанская дочка»);
«Он [импровизатор-итальянец] был в черном с ног до головы… голая шея своею белизною ярко отделялась от густой и черной бороды» («Египетские ночи»);
Вы черные власы на мрамор бледный
Рассыплете…
«Каменный гость».
Особенно интересно у Пушкина фольклорное использование этих цветов: в применении к сказочной царевне — «белолица, черноброва» («Сказка о мертвой царевне»), к деревенской девушке — «черноокая белянка» («Евгений Онегин», V, 38). В народнопоэтическом стиле и описание девушки в «Домике в Коломне»: «Глаза и брови темные, как ночь, сама бела… как голубица».
Сочетание белого, бледного лица с черными, темными глазами или бровями — в стиле народного представления о красоте и выглядит привлекательно. Напротив, черное лицо с белыми глазами — сочетание пугающее. Так, в «Пире во время чумы» Луиза со страхом вспоминает: «Ужасный демон приснился мне: весь черный, белоглазый», Сон Луизы связан с ассоциацией «черт» и «черный»: во сне Луизы «демон» — образ черной чумы, ср. также «черный сатана» в поэме Пушкина «Монах». Таков же и контраст белого и черного в Отрывке Пушкина «Как жениться задумал царский арап…», где мы читаем: «Выбрал арап себе сударушку, черный ворон белую лебедушку».
Эта антитеза характеризует суеверные представления некоторых персонажей из произведений Пушкина, но, конечно, отнюдь не его самого, потомка «арапа». В «Арапе Петра Великого» Пушкин рассказывает, что на черного Ибрагима «не одна красавица заглядывалась… с чувством более лестным, нежели простое любопытство». А полюбившая «арапа» графиня Д. «стала находить что-то приятное в этой курчавой голове, чернеющей посреди напудренных париков ее гостиной».
Здесь, кстати, напомним, что раздумья арапа Ибрагима о любви «белой женщины» к нему, «черному», могли быть и раздумьями его потомка, автора «Арапа Петра Великого». В «Египетских ночах» итальянский поэт-импровизатор, вспоминая Отелло, спрашивает:
Зачем арапа своего
Младая любит Дездемона,
и дает на этот вопрос великолепный ответ:
Затем, что ветру и орлу,
И сердцу девы нет закона…
В Дориде нравятся и локоны златые,
И бледное лицо, и очи голубые.
«Дорида».
Первоначально у Пушкина вместо Дориды было имя Лида. И Дорида и Лида были во время Пушкина (и до, и после него) равно приняты как условные имена в поэзии. У Пушкина есть еще одно стихотворение, связанное с этим именем («Дориде»), и это же имя бегло упоминается («ветреная Дорида») в эпилоге «Руслана и Людмилы».
