— Наблюдай за картинами на стене! Там все будет сказано, — тихо произнесла, обращаясь к внучке.
На стене заплясали отсветы пламени, из общей его массы выхватывались отдельные языки, тянущиеся вверх и соскакивающие вниз. Бумага корежилась, трещала и расправлялась, приобретая причудливые формы, поэтому огненная тень на стене словно жила и дышала.
— Вот он, вот! — закричала Ирина Семеновна. — Видишь, бежит?
— Вижу… — затаённо произнесла Прасковья Яковлевна.
— А вот полоска огня — прямо к нему протянулась. Видишь?
— Да.
— Это немец по нему стреляет.
— И что теперь, господи? — прижала руки к груди Прасковья Яковлевна.
— Что? Он упал, конечно. И притворился мертвым.
— Притворился?!
— А потому что вот он шевелится, смотри, — ворожея показывала на какие-то тлеющие изгибы газеты. — Или, может, и не притворяется, а просто ранен. Вот, вот! — она тыкала пальцем то на догорающее пламя, то на стенку. — Он ползет к своим! Он жив, Паша!
— Жив… — выдохнула, не веря такому счастью, Прасковья Яковлевна. — Что же делать? Где мне искать его?
Бабушка посоветовала не спешить. Сейчас надо успокоиться, отбросить плохие мысли, идти домой, и там положить похоронку перед иконами. Самой же — хорошо поесть и отдохнуть, а вечером, когда никто не будет мешать, зажечь свечу и усердно помолиться Богу о спасении раба Божьего Бориса.
То был первый раз, когда равнодушная к религии Прасковья Яковлевна всю ночь простояла перед образами, каялась Всевышнему в своих грехах, просила простить их и внять ее мольбе. Молила же Его о муже, чтобы Всевышний смилостивился над ним и вернул домой живым. «Если живым окажется, обязуюсь, Боже милостивый, беречь его. Обещаю также ничего не просить у Тебя для себя, вести жизнь скромную и правильную».
Неважно, как оно получилось: то ли Ирина Семеновна оказалась пророчицей, то ли Всевышний услышал искренние слова Прасковьи Яковлевны — только в последних числах мая от какой-то доброй души пришло письмо личного характера. В нем сообщалось, что Борис Павлович жив, но тяжело ранен в грудь и отправлен в хирургический передвижной госпиталь, есть надежда на выздоровление. Может, это писала медсестра или кто-то из его друзей.
Период жизни с марта 1943 года по июнь 1944 года был адом для Прасковьи Яковлевны, где она, как в смоле, вязла и горела в терзаниях, где терпела танталовы муки{2}, рисковала и страдала от потерь, где сто раз умирала с теми, кого теряла, и, побеждая ад, снова воскресала к жизни. В том аду раньше времени сгинула ее юность и вовсю сгорали красота и молодость. Но всякий раз она поднималась и становилась в строй.
