Похоронен в братской могиле с. Копанка.
Настоящее извещение является документом для возбуждения ходатайства о пенсии (приказ НКО СССР № 023).
Командир части (подпись)
Военный комиссар (подпись)
Начальник штаба (подпись)
МП
Дочитала до конца… И тут ноги ее подкосились, глаза стали горячими и вмиг высохли, губы покрылись коркой... Не помнила, как развернулась и заспешила не домой, где ее ждала Ефросиния Алексеевна, а, миновав свою улицу, направилась к бабушке Ирине. Бабушка Ирина гадала Борису Павловичу, когда он первый раз отправлялся на войну. Как же она могла забыть об этом, — ругала себя Прасковья Яковлевна, — ведь бабушка сказала, что он вернется домой живым после двух ранений. Живым!
Она почти бежала, таща ребенка за руку. Слез и паники не было. Только деловая целеустремленность, как будто она непременно должна была сделать что-то, имеющее чрезвычайную важность, и вместе с тем тупое непонимание происходящего подталкивали ее вперед, заставляли не стоять на месте, а идти к кому-то, к живой душе, обязательно неравнодушной, чтобы сообща что-то предпринять и истребить злое наваждение, насевшее на нее. Ведь это ей все показалось, примерещилось, не так ли?
Это сказывался еще живущий в ней импульс побега к матери — к той, которая в любой беде прижмет к себе, пожалеет и всегда выручит, всеми силами исправит пространство вокруг своего дитяти. «Как же так, мамочка, ведь это несправедливо! — мысленно разговаривала Прасковья Яковлевна с погибшей Евлампией Пантелеевной. — Зачем же он так трудно выживал, с какой целью храним был Богом? Неужели только затем, чтобы где-то далеко от дома погибнуть в толпе и пасть в безымянную могилу? Это бессмыслица. Так не бывает в природе! Мне и не снилось ничего…»
Ирина Семеновна возилась на огороде — не переставая печалиться, привыкала к новой усадьбе, куда перешла жить после гибели Алексея Федоровича. Тут, у бездетного сына Семена, ей было спокойнее, чем с семьей Григория, младшего сына, где было трое детей. Устала она от них... Правда, теперь и Григория забрали на войну, Александра Федоровна одна с детьми осталась.
Увидев бабушку в траурной косынке, которую та надела после расстрела и не снимала уже больше года, Прасковья Яковлевна замедлила шаг. Ей стало жалко нагружать старушку своей страшной вестью. Эх, надо было к свекрови пойти, подумала она.
Свекровь после гибели на расстреле Прокофия Григорьевича, пьяницы и дебошира, жила себе спокойно и состоятельно с младшим сыном и, как всегда, работала: обшивала соседок. Других забот у нее не было. Возможно, вместе с матерью, к которой ходила ежедневно, она оплакивала Порфирия Сергеевича, своего брата, но не мужа. Кто у нее из родных был на войне? Только сын Борис... Но особенной ее обеспокоенности о Борисе Павловиче Прасковья Яковлевна не замечала. Да, еще зять Сергей воевал, муж дочери... Ну, о нем она вообще могла не думать — Людмила с ним не имела общих детей. Правда, Сергей усыновил Евгения, Людмилиного байстрюка, ну и спасибо ему за это. Все остальное Александре Сергеевне в зяте не нравилось и при встречах она старалась его не замечать.
