— Даже не верится... — с грустью заметил мальчик. — Теперь он показался мне подавленным, раздражительным.
— Так это теперь... Побила его жизнь, конечно. А тогда он постоянно проказничал. Вот, например, приехали мы в Горячеводск. Там обязательно надо было зарегистрироваться в книге коменданта, как делали все посетители вод. За это взялся Александр Сергеевич, сказал, что всех запишет. Я видел, как он сидел во дворе на куче дров и с хохотом что-то писал. Но я ничего предосудительного заподозрить не мог. Оказывается, он записал в книге, что прибыли лейб-медик Диляков и недоросль Пушкин. Я едва убедил коменданта, что я не лейб-медик, а просто врач, и Пушкин не недоросль, а титулярный советник, что он вышел с этим чином из Царскосельского лицея.
— И что ты после этого сказал Александру Сергеевичу?
— Сказал, что исправил сделанную им запись.
— А он тебе?
— Ничего не сказал, немного подулся, не одобряя моей чрезмерной серьезности, и все. Но скоро мы расстались. Я погрузился в новую работу, а он спустя некоторое время поехал дальше. Однако эта встреча еще долго бередила мое воображение. Вскоре я достал «Руслана и Людмилу», перечитал и убедился, что имел честь познакомиться с гением и больше на него не обижался за опасные шутки.
Покачивание их легко нагруженной повозки, ласковое весеннее солнышко, усердно непрерывное гудение шмелей и всяких проснувшихся насекомых, готовящихся обслуживать цветение растений, сделали свое дело — путешественников склонило в сон. Дарий Глебович не сопротивлялся ему, закрыл глаза и вскоре сладко засопел.
А Гордей продолжил вспоминать «Полтаву», звучание неповторимого голоса поэта и мечтать о новой встрече с Пушкиным. Он хотел не просто присутствовать при авторском чтении стихов, не просто удостоиться вежливой беседы гения с поклонником, а персонально познакомиться с Александром Сергеевичем, высказать, как он восхищается его сочинениями, как любит его мир, героев, его летящие строки. К следующей их встрече он придумает такие слова, которые убедят Александра Сергеевича в необходимости гнать от себя лишние хлопоты, бытовые дела, различные придворные распри — ради новых свершений в творчестве. Все остальное — мелочь, не стоящий внимания мусор, пена жизни. Обо всем-всем остальном, что ныне, возможно, сильно задевает поэта, через десяток лет не только забудут, а даже знать не будут, что оно на свете существовало. А его творчество — вечно, его имя — бессмертно, его влияние на благородные души никогда не прекратится, сколько будет существовать род человеческий.
