Соломинка будто этого и ждала — задышала сильнее запахами прошлого лета, долгой спячки в копне и нынешнего пробуждения в новой весне, на новых ветрах. Вот как, оказывается, пахнет прошлое! Так странны эти переплетения времен, так удивительно они выходят друг из друга, так нерасторжимы, что ни одно «сегодня» не бывает без «вчера». И ни одно «завтра» не становится каким-то независимо отдельным, непредсказуемым и неожиданным, ибо выплывет из «сегодня», из того, что мы сейчас делаем, что видим, ощущаем, о чем думаем. Выходит, мы сами формируем завтрашний день и сами же идем по его тропе, то обходя препятствия, то натыкаясь на них — и все-все тут зависит от меры мудрости, заложенной в нас. А мы об этом и не подозреваем.
Тревожила растроганные сердца еще молодая растертая в пальцах солома, тихой щемящей болью отдавалась в крови, недавним прошлым, к которому, казалось, можно прикоснуться, если бы удалось дотянуться. Неправда, обман этой иллюзии прогнал ноющую волну по мышцам людей, вдохнувших аромат прошлогодней соломы. Затем этот аромат взмахнул крылом и улетучился прочь в поисках своих собратьев, и легкое от него наваждение рассеялось, избавляя людей от внезапных натисков страдания.
Прошло всего два месяца со дня неожиданной смерти его жены Елизаветы, душа еще кричала и болела. Но сильно горюющий Дарий Глебович был просто необыкновенным молодцом, что с помощью ума сопротивлялся горю и нашел возможность путешествовать, причем — не по-барски, в праздности и с удобствами, а в полезных трудах и будничных тяготах, как путешествуют исследователи земель и нравов, этнологи и географы, археологи и первопроходцы. Эта неординарная поездка даст ему новые острые переживания, и они сотрут из его памяти тяжелые картины прошлой осени и зимы. Поистине, горе забывается не столько со временем, сколько в тяготах и в новых впечатлениях — и тут он их получит сполна.
Нетерпеливый Гордей, раздосадованный затянувшейся паузой, в ожидании продолжения рассказа невольно оглядывал новый костюм отца, специально приобретенный для этого путешествия, невольно вздыхал и молчал — боялся спугнуть в отце то редкое состояние, при котором раскрывается и поверяет себя душа. Исповедь отца сама по себе интересна, — думал он, — и стоит того, чтобы и говорить и слушать ее без спешки. Кроме того, она как очищающая процедура избавит его от страданий, вызванных смертью мамы, для чего, собственно, мы и едем в Багдад. Именно восстановлению души подчинено все в этой поездке, вот и надо этому следовать.
