Гордей содрогнулся от огорчения и вдруг вспомнил свою мамочку, часто повторявшую, что в природе нет мелочей и случайных явлений, и подумал, что все равно ведь не зря деялось случившееся. Значит, он еще не понял всего, что на него возложено? Может, ему надо было всей кожей понять известную истину, что нет счастья человеку без его свободной родины? Так для себя он знал ее всегда, кажется родился с нею. Но сейчас, оказавшись далеко от своей России и видя чужую гордую родину растоптанной и испоганенной варварами, особо остро это понимает и чувствует. И что? Как ему передать силу своих прозрений всей России, всему ее народу, и как зажечь исконных жителей Месопотамии на то, чтобы отвоевать свою землю у нечисти, очистить от этой пришлой равнодушной массы, наносной как мусор в половодье? Это невозможно, это совсем невозможно...
Каждый шаг неуклонно приближал их к Святому Граду, что чувствовалось по всем приметам — по количеству встречных и попутных караванов, по окрестным пейзажам, то ли знакомым из книг и мифов, то ли просто отмеченным некими понимаемыми тайно знаками, то ли просто по вкусу воздуха, его окружавшего, по сиянию и внутреннему его свечению.
Они продвигались по пересеченной местности. Все так же качаясь на верблюдах, спускались с гор и холмов, с древних разрушенных куртин и тут же, пройдя недолго по низине, поднимались куда-то опять. Но вот с одной горы, как будто более высокой, чем остальные, увидели они его — хранителя высочайших святынь. И души их наполнились несказанной радостью, невыразимым восторгом.
Василий Григорьевич в неожиданном порыве вскочил на землю, пал на колени, а за ним повторили то и другие, если не считать Гордея, просто склонившего голову. И молились все, благодаря Творца, что помог осилить этот долгий и трудный путь и дойти до цели и теперь позволил видеть Иерусалим, неописуемый в величии своем словами человеческими.
Спустившись с той годы, откуда старый город казался находящимся почти рядом, ехали еще долго. Нетерпением волновались сердца, а они разумом успокаивали их, чтобы не перегореть раньше времени, чтобы хватило сил вынести предстоящий долгий восторг с крепкими думами и прозрениями.
Но не так-то просто все было. Посреди их упоений и благоговения, как комок нечистот, брошенный со стороны, тут снова напомнили о себе чужаки, проклятые захватчики — перед границами Иерусалима на их пути встала турецкая крепость. Гордей только крепче сжал зубы, так что заскрипели они у него от негодования и лютой ненависти, и то услышал чуткий Василий Григорьевич, решивший взять переговоры с мерзавцами на себя.
