— Понял, — сказал Беркович. — Если невеста меня бросит, это будет на совести управления полиции.
— Тебя опять вызывают? — погрустнела Наташа. — За несколько дней до свадьбы!
— Я буду рад, если меня не выдернут из-под хупы, — мрачно сказал Беркович.
Дело о покушении на Эхуда Бирмана, сорока одного года, владельца фотографии, оказалось удивительно неинтересным — Беркович ознакомился с ним за две минуты, сидя рядом с водителем патрульной машины, мчавшейся к больнице «Ихилов». В семнадцать часов Бирман вышел из своей квартиры на бульваре Ротшильд и пошел по узкой тропинке между домами, отгороженной от строений густыми кустами и невысокими масличными деревьями. В половине шестого фотограф был обнаружен посреди тропинки в бессознательном состоянии. Случайный прохожий, увидевший тело, вызвал скорую помощь, а медики позвонили в полицию, поскольку решили, что имело место покушение: на затылке Бирмана обнаружили огромный кровоподтек, возникший в результате удара тупым предметом.
Эксперт-криминалист Арон Лапицкий отметил в заключении, что удар мог быть нанесен камнем или куском доски. Утром растения поливали, почва на тропинке была влажной, и на ней отпечаталось довольно много детских следов — естественно, поскольку дети из соседних домов играли здесь с утра до вечера. Других следов было всего два типа — если не считать след ботинок самого Бирмана. Во-первых, след мужчины, обнаружившего тело, и во-вторых, достаточно четкие следы обуви сорок четвертого размера. Скорее всего, — полагал эксперт, — это и был след преступника.
Группа во главе с сержантом Гореликом работала сейчас, опрашивая родных Бирмана и соседей — нужно было выяснить, были ли у фотографа враги, и кому могли принадлежать подозрительные следы. Горелик считал (и Беркович вынужден был с его мнением согласиться), что имело место сведение счетов, поскольку преступник, судя по всему, даже не дотронулся до своей жертвы: в правом кармане куртки у Бирмана лежал конверт с двумя тысячами шекелей, и эксперт утверждал, что никто, кроме самого фотографа, к конверту не прикасался.
Эхуд Бирман лежал в отдельной палате, и голова его была забинтована так, что видны были только глаза, нос и рот. Глаза, впрочем, смотрели вполне осмысленно.
— Вы можете вспомнить, что с вами произошло? — спросил Беркович, присаживаясь на низкий табурет у изголовья.
— Да, — прошептал Бирман. — Я шел на работу… Вдруг все завертелось вокруг, я почувствовал сильный удар… И все. Открыл глаза, смотрю — я в больнице…
