— Криси! — откуда-то сбоку, из ноющей мелодии флейты и постукивания маракасов раздался удивленный голос. И перед подругами возникла худенькая девочка в цыганской цветастой юбке и черной маечке, с короткими, косо кинутыми на впалые скулы, русыми волосами. Развела тонкие руки, уронила их, явно стесняясь. И засмеялась, щуря серые глаза. Рядом с ней стояла, держа за руки двух совсем маленьких замурзанных детишек, совсем голых, молодая женщина сонного вида, тоже совсем голая, с коричневыми грудями, расписанными завитками белил и охры. На лбу сонной пламенел красный рисунок. И еще одна подходила, тоже раздетая, с улыбкой, плывущей по загорелому неподкрашенному лицу.
— Ляночка? — Крис обняла внезапную в юбке, чмокнула в щеку, отпустила, оглядывая, — ну надо же. Я думала, вы дальше, ты же говорила, все лето на западном побережье. С мужем.
— Не доехали еще. Знакомьтесь, это Таня, это Света. А это внизу — Мишенька с Элинькой. Таня художник, Света — композитор.
«Я не сомневалась», подумала Шанелька, кивая голым барышням, которые постояли рядом с отсутствующим видом, и, таща детей, пошли дальше, плавно двигая загорелыми ягодицами и мелькая грязными пятками.
— Это Шанелька, я тебе рассказывала, — Крис посмотрела по сторонам, — а где твой?
— Он там, с ребятами, у них медитация. Я тоже, но увидела тебя.
Они заговорили, обе ежеминутно оглядываясь на Шанельку, та кивала, помалкивая, а сама, то любопытно рассматривала ожерелья на тонкой шее Ляночки, и фенечки на руках, то переводила глаза на месиво человеческих тел вдали. И вдруг, случайно посмотрев ближе, туда, где обрывалась белая балюстрада, шагнула от собеседниц.
— Угу, — сказала, не глядя на них, — вы извините. Да. Я сейчас. Я скоро.
В спину ей несся шум голосов, сдобренный змеиными переливами флейты, смех и шелест шагов, сбоку на длинной серой стене мелькали яркие рисунки-граффити, рядом с которыми она наметила сфотографироваться вместе с Крис, еще подумала, славно, что появилась эта Ляночка, она и снимет, чтоб — вдвоем. Впереди высились укрытые выгоревшей травой обрывы, над чашей синей бухты. А совсем близко, в двадцати метрах, на плоских ступенечках, что спускались к пляжу, шевелилась небольшая толпа рядом с суетливым фотографом. Тот отбегал, припадая к объективу, вскрикивал и шутил, командовал, и голые люди, смеясь, подходили вплотную к сидящей на белых перилах большой птице с простертыми крыльями. Хохотали, держа за клюв, ухватывались за кончики крыльев, а один, тощий, весь измазанный серой глиной, вскарабкался на перила, раскидывая грязные руки и делая вид — летит, корча рожи.
