Слово повисло в тишине. На стенке желтенько светила лампа, оказывается, когда нес сигарету, включил, проходя мимо. И теперь желтый кружевной цветок отражался в черных огромных стеклах — совсем один.
Лета ткнула в крышку сигарету, надавила и сломала, морщась от дыма.
— Не один… — Дзига повел рукой, указывая, — гляди.
Она повернулась, моргая и всматриваясь напряженно. Но напрягаться и не надо было — над отражением теплого цветка уходил в темноту толстый дымчатый луч, терялся далеко над невидимой водой.
— Мы в маяке, — напомнил мальчик, — он светит всегда.
— Конечно. Да, я знаю.
Согласилась механически, краешком сознания укладывая его слова, понимая, сказал не просто так, но сейчас ей нужно дорассказать. Как сумеет. Странное дело, в воспоминаниях было горькая радость от того, что когда-нибудь она сможет это все записать, пусть только придет нужное время. Вот оно пришло. А перебирать тщательно и последовательно тот день, когда она брела через колючий снежок к старому парку на берегу пролива, ей сейчас и не нужно. Не хочется и не нужно. Только вехи, только главное.
— Я поняла тогда, что у вас есть душа. Стояла в вымытом коридоре и плакала, мне принесли вместо моего кота — маленькое тряпочное тельце, и это был вовсе не ты, потому что в нем не было главного, вообще ничего не было, кроме свалявшейся тусклой шерсти и падающей слепой головы. Это не утешало, наоборот, ты будто исчез совершенно. Если бы ты оставался царем, моим котом, после того, как они сделали последнее, я уносила бы тебя, именно тебя. В сумке лежала лопатка, я ведь знала, когда ехала туда в клинику в последний, мне казалось, бессчетный раз. И мне оставалось выбрать место, чтоб оно было по тебе. То, что отдали вместо тебя, завернутое в пеленку, я несла в сумке, и она становилась все тяжелее, била меня по ногам. Я радовалась, что погода ни к черту, и никому нет дела до плачущей женщины с растрепанными волосами из-под капюшона, у меня рук не хватало их убирать, и желания тоже. А еще я думала — никто не помешает мне там, в парке. Там никого. Только мы. Сумка колотилась об ноги, я спотыкалась. И боялась думать, что нет уже никаких мы. Я — одна.
Я пошла наверх, на городище. Там, на макушке холма, на который забиралась древняя кладка разрушенных стен, знала — там будет очень хорошо. Оттуда виден город и море, и солнце садится, стеля сверкающую дорогу. Древний рыбацкий город, Мирмекий. Это с древнегреческого — муравейник. Я шла и думала, тебе понравится, что тут все время были рыбаки. И еще тебе будет видно, как до сих пор они выходят к ставникам выбирать сети. Ты ведь был совсем домашний котик, мало что видел. В жизни. Но там наверху, я не смогла выкопать. Земля совсем замерзла. Март. Такая вот весна, да. В ямах лежал снег, я плохо видела и плохо соображала, слезы в глазах, нос сопливый, хоть рукавом вытирай. Огляделась — одна. Можно реветь в голос, громко. Все равно никто…
