И когда, наконец, взрослая Лета вернулась домой, то уже знала, торжественным знанием будущей радости — у меня будет мой кот. Наконец-то снова совсем-совсем мой. Появится сам.
— Вот ты и появился. Мне было все равно, каким ты вырастешь, но ты вырос красавцем. Сейчас там, на моем диване дрыхнет Темучин, он тоже черный, но другой, и я рада этому. Он такой — радостный дурак, хоть и умница, толстый, лохматый, и очень ласковый. Кот-солнце. А ты — ты был как черный принц, понимаешь? Да ты и сейчас такой!
Она говорила, взглядывая, как внимательно слушает ее сидящий на полу мальчик, держит в руке надкусанную звезду, смешную и толстую, как кот Темучин.
— Вы странные создания. Удивительные. Вас любят, но сейчас думает ли кто — что вы такое? Кроме породистых, есть несметно — просто коты, дворовые, помоешные, но каждый — красив. Зачем бродягам красота? Она вроде бы лишняя. А она есть и постоянно множится. Котята, которые появляются. Ну да, многие звери плодятся так же, но покажи мне еще таких, чтоб шел по забору, с ободранным ухом и был — Царь. Кто может объяснить, зачем племени бродяг, живущих на помойках, орущих любовные песни, дерущихся и плодящихся без перерыва — зачем им красота в каждом? И почему на место ушедшего приходит другой, и к нему тоже будет любовь? Только решись, оплачь и выбери снова, даже не глядя, просто ткни пальцем и скажи — этот. Я, наверное, говорю несвязно, ну пусть пока так, ладно? По-другому сейчас не могу сказать. Когда ты заболел, лежал рядом на диване, а я работала, потому что я ничего не могла для тебя сделать. Все, что надо было — сделала, а ты все равно страдал. И нужно было ждать. Ты не уходил никуда, лежал рядом. И я не могла спать, потому что не спал ты. Это было так несправедливо, так внезапно и безжалостно. Ты никому не делал зла, был добрым, и умницей. У тебя был самый говорящий хвост на свете, я все собиралась сосчитать все выражения твоего хвоста. Твое лицо, благородных очертаний, и глаза. Гла-зи-щи. Зеленые и огромные. Прекрасный профиль, ой, да чего там о внешности. Ты был благородный кот, и любил меня. Мы были вместе. Друг у друга. И это было — исполнение мечты.
Лета поставила чашку на столик, устав держать ее — чашка все клонилась, грозя вылить недопитый кофе на пол. А Дзига сидел, молча, тоже поставив чашку рядом с ногой, обнял колени длинными руками, и не отводил глаз от страдающего женского лица.
— У меня было многое в жизни. Умирал папа. И это было так ужасно, что я тогда поняла — не может смертью все кончится. Не надо мне доказательств и логики, просто я с той поры знала, есть большее, за порогом смерти. Но все равно, это было такое страдание, что я почти оглохла к ходу жизни, понимаешь? Не могла справиться и потому вела себя, будто почти ничего не случилось. И потом… потом было горе, уже там, в Москве.
