А обойти растоптанные коровами тропки можно по густой полегшей траве, блуждая в зарослях высоченного тростника, что кивал сверху изысканными метелками, чудесного серовато-золотого цвета.
— Волшебное место, — сказала Лета, стряхивая с рукава налипшие паутины, — смотри, оттуда, из-за каменного носа, постоянно идут корабли. Удивительно, какие они разноцветные. И как это хорошо — на густой плотной воде. Я до сих пор не могу отвлечься на детали, как сюда прихожу, сразу камеру к глазу и снимаю снова и снова, стараюсь, чтоб все вошло. И вниз, посмотри вниз. Эй, не свались только! Видишь, тайные пляжики. Скалы дарят им яркий песок. Тут и зимой прекрасно. Можно спасаться от серого, тоскливого, когда уже хочется весны и ярких красок. Тут краски будут приглушенные, тихие, но их много. А еще зимнее солнце садится почти в воду, и там, если оглянуться, всякий раз — такие картины, хоть сразу в рамку и в галерею. Серебро и тучи, олово на серебре, черный чугун на олове.
— А на маяке «Татуиро» были другие закаты, да? Яркие, с огнем. Тетя Даша говорила…
Лета повела плечами. Она и забыла, что идут к маяку, к другому, но там — Дарья и Николай Григорьич. Дзига сказал — они там. Нужно будет здороваться и что-то говорить.
— Да. Там почему-то все очень ярко, очень огненно и широко. Небесный театр. И мало связано с землей. Тамошнее небо само по себе.
— Ты не волнуйся. Они сегодня уехали, куда-то в гости. Я потому и сказал, про чай.
Он сошел с тропы и запрыгал рядом, через раскисшие трещины и щетинистые от травы кочки. Лета, не выдержав, замахала рукой, ловя рукав черного плаща.
— Слушай, да перейди сюда, не скачи по обрыву. Мало ли, глина поползет. Рухнешь.
— Так и жили, — важно сказал Дзига, послушно перебираясь на другую сторону от тропинки, — все друг друга берегли. Как положено, в сказке.
— Да…
Мысленно она тоскливо усмехнулась слову «жили». И он заговорил, отвечая на ее мысли.
— Про Дашу. Тетю Дашу. Скажи… Она почему умерла в романе? Ты что, не могла ей счастья придумать? Она хоть и строгая, но ведь не плохая же. Я знаю, знаю, не бывает в жизни так — все злодеи помирают, а хорошие живут до ста лет. Но ты сама все время думаешь, что литература все-таки не жизнь. Как же выходит?
Изрытый оползнями обрыв кончился, и по лестничке с железными перилами они двинулись вверх, к пустырю с огородами и маяком. Лета хмурилась, подбирая слова. Позади лежало плотное, гладкое море, тихое. Даже чайки не кричали, пролетая острыми крыльями.
