Советник протянул правую руку, не поворачиваясь и не глядя из-под прикрытых век. Шершавая трубка свитка легла в ладонь. Мальчик слева быстро и ловко разложил складной высокий столик, мальчик справа, тот, что подал свиток, вынутый из матерчатой сумки, уже ставил перед Даэдом письменный прибор: резную чернильницу (открывая и кладя рядом туго притертую крышечки в виде птичьей головы), дощечку с двумя желобками — широким для новых перьев, и — коротким и узким — для обмакнутого в чернила пера.
Даэд обмакнул перо в блестящее маленькое жерло, закрыл глаза. И сделал первую запись, не видя и не понимая, что именно пишет.
Девушки тихо, почти шепотом пели, поднимая и опуская тонкие руки, головы, укрытые вышитыми покрывалами, покачивались, как у домашних змей.
Даэд отнял перо от бумаги и положил. Открыл глаза, мельком отметив, что колыхание муаровых сетей стало мерным, как дыхание, и следует девичьей песне. А может быть, песня шла следом за мерной пульсацией ткани, такой легкой, что кажется, приподнять ее можно одним лишь взглядом.
Но у Даэда было более важное дело, чем колыхать взглядом занавесь, которую ему и так поднимать после прочтения первых слов весны. Он опустил глаза к написанному. Пение смолкло. В тишине, которую обрамлял лунный ветер, свободно гуляющий вдоль ажурных стен, собранных из витых колонн и окон-ячеек, прочитал, стараясь произносить каждый звук четко и одинаково:
— Я-ич-ни-ца. С луком.
Кивнул и, обойдя столик, двинулся к шатру — светлому на белом мраморе.
Мальчики за его спиной встали плечом к плечу, один взял подрагивающей рукой перо, другой, подождав, когда советник сделает пять шагов, пошел следом. Остановился на полпути. И насторожил уши, чтоб ничего не упустить, передавая сведения писцу.
А Даэд раздвинул первый слой ткани, ступил в дышащую пелену, мягко гуляющую по скулам и щекочущую нос. Без всякого волнения, которое исчезло, испарилось, потому что тут уже нельзя волноваться, особенно ему, нащупал второй слой ткани и разводя, сделал еще шаг, и еще. Фигура его размывалась, становясь еле видным силуэтом неясных очертаний и, когда отпустил край последней занавеси, только темное пятно указывало остальным, что он стоит у края ложа. Но голоса были слышны прекрасно.
— Я, — сказал женский голос, помолчал и засмеялся, с радостным узнаванием, — я!
— Спящая Неллет, дочь без родителей, принцесса без королевства…
Голос советника был мерным и спокойным. Мальчик, что стоял на полдороге, повторял его слова, произнеся перед этим первое слово Неллет, и успел удивиться. Как он умеет так? Она там лежит. Открывает глаза. А он…
