Рыжик был достаточно стар, чтобы не ввязаться в свару, поднятую сельскими собратьями, голоса которых он знал наперечёт и до сих пор безошибочно различал каждый в общем лае, как той же беспородной суки Розки, его прежней, любвеобильной подружки, или Тумана, вошедшего в силу кобеля, с серого окраса короткой и жёсткой шерстью, с причудливо разбросанными по ней мелко-коричневыми пятнами по поджарым, с рёберными выпуклостями бокам и одним большим на спине. Он не издал ни единого звука, не покинул убежища, ведь двору ровным счётом ничто не угрожало, даже остановившаяся у ворот линейка: он чуял это нутром. Сейчас его больше беспокоило другое: тот, второй человеческий запах, принадлежащий, скорее всего, женщине ему не знаком, он чует его впервые, а сама она, женщина, сидит за широкой спиной Савелия и потому её совсем не видно. Кто она?
Рыжик, ласково помахивая из стороны в сторону некогда пушистым, а теперь облезлым хвостом, уже сам хотел направиться к молодому хозяину, но успел сделать всего несколько шагов и остановился: Савелий, закрепив вожжи на передней, ажурной, кованой из полосового железа невысокой перегородке, несмотря на свой огромный рост и тучное телосложение, легко спрыгнул с линейки, отчего та облегчённо скрипнула рессорами и закачалась. Он обошёл повозку и остановился напротив своей спутницы.
- Боязно? - тихо спросил он, наклонившись к ней, пробуя улыбнуться.
Спутницей его оказалась совсем молодая девушка. Одетая во всё чёрное, с головой, покрытой по самые брови, бахромистым, с красными цветами по чёрному фону платком, оставляя на показ, разве что огромные глаза, да слегка удлинённый, с лёгкой горбинкой тонкий носик, припухлые маленькие губы и наполовину виднеющийся узкий подбородок, она не откликнулась на вопрос Савелия, а только опустила веки с густыми и длинными, изогнутыми к верху ресницами, а на полуприкрытых щеках её, украшенных неглубокими ямочками, вспыхнул едва заметный в темноте лёгкий румянец .
- Не бойся, - успокоил её Савелий. - Они у меня добрые, вот увидишь.
Тем временем в доме поднялся переполох. Сначала послышался звонкий голос Ксюхи, перебивающий её, материн грудной, а потом и глуховатый деда Прокофия, после которого внезапно наступила короткая тишина, но тут же со скипом распахнулась сенная дверь и из дома выбежала Ксюша с криком: ''Братик мий любымый приихав!'', и вовремя одумавшись, остановилась, пропуская вперёд деда, поспешающего следом за ним отца и, повязывающую на ходу цветастую косынку, мать.
