На какое-то мгновение он замер, почувствовав нетерпимо резкую боль в сердце. Такого с ним никогда ещё не было. Сразу стало не хватать воздуха и чтобы умерить боль, он придвинулся вплотную к кромке стола левой стороной груди, а легче не становилось и уже угасающим взглядом окинул стол и совершенно равнодушно остановился на колокольчике, подумав, что нет теперь никакой возможности дотянуться до него и единственное, на что его хватило, это отодвинуть как можно дальше чашку с квашеной капустой, чтобы упокоено уложить на освободившееся место свою седую голову.
. . . . .
Накануне Казанской неожиданно похолодало. Если ещё несколько дней назад артельщики, выбираясь по утрам из шалашей, и по крутому склону сбегали к реке, чтобы обмыть со сна руки и лица чистейшей, студеной водой, то сегодня, зябко поёживаясь, они, кто с потаённой ухмылкой, кто с откровенной усмешкой поглядывали на старшого, Михаила Третьяка, что по обыкновению, каждое утро купался, покрякивая и озорно брызгаясь при этом, тем самым привлекая к себе внимание. Как тО будет сегодня, рискнёт ли старшой искупаться? Рискнул. Он уже выходил из воды и поднимался вверх по тропке, растираясь на ходу не первой свежести тряпицей, когда увидел помещика Берестова, подъезжающего верхом на коне к сгрудившимся подле крайнего шалаша мужикам, так что усмешек и подковырок с их стороны благополучно избежал. Берестов, тем временем, осадил жеребца, пытаясь утихомирить его, но не тут-то было, тот не слушаясь повода, норовисто перебирал копытами, скалился, то задирая голову обнажая крупные ровные зубы и разбрасывая пенистые хлопья, то изгибал красивую шею с коротко остриженной гривой, стараясь ухватить хозяина за колено. Савелий вышел из толпы, принял у Павла Степановича уздечку, но вопреки ожиданиям мужиков не погладил коня по загривку, успокаивая и лаская, а наоборот, ухватив ручищей пук гривы, с силой стал клонить к земле голову коня. Конь, чувствуя силу, захрапел, попятился назад, хищно скосил налитый кровью глаз в бок, однако начал смиреть на глазах, чем самым дал возможность седоку соскочить на землю.
- Чувствует руку, - удовлетворённо подмигнул помещик Савелию.
- Вы с ним построже, Павел Степанович. Конь мировой, потому одними ласками можно разбаловать.
Тем временем Берестов, сложил плетённую ногайку вдвое, и, сунув её за голенище сапога, обратился к мужикам:
- Ну что, трудники, думали про вас там совсем позабыли? Всё, пора и честь знать, сезон закрываю. Потому, милости прошу к управляющему за расчётом, потом обед и по домам с Богом!
