Ничего не остыну! Вообще забудьте!
Я помышляю почти о бунте!
Не присягал я косому Будде,
За червонец помчусь за зайцем!
Пусть закроется — где стамеска? —
Яснополянская хлеборезка!
Непротивленье, панове, мерзко.
Это мне — как серпом по яйцам!
...Я люблю родные поля, лощины,
реки, озера, холмов морщины.
Все хорошо. Но дерьмо мужчины:
В теле, а духом слабы.
Это я верный закон накнокал.
Все утирается ясный сокол.
Господа, разбейте хоть пару стекол!
Как только терпят бабы?
Мои попутчики считали, что в этой поездке своим исчезновением на три дня я "разбил столько стекол", что по возвращении на меня обрушатся страшные кары. Честно говоря, я и сам ожидал возмездия, вплоть до исключения из Союза писателей.
Однако в Московском союзе все прошло как-то тихо. Меня никуда не вызывали, никто не провел даже воспитательной беседы. В канцелярии мне закрыли командировку, вернули паспорт. Правда, секретарши почему-то отводили глаза. Но лишь год спустя я случайно узнал — почему! Оказывается, с самого начала я был включен в делегацию по их ошибке. Жил в Минске мой однофамилец, настоящий писатель-антифашист Ефимов, описывавший в своих книгах для детей, как белорусские школьники боролись с немецкими захватчиками. Его-то, идейного и проверенного, и должны были послать на конференцию в братскую Чехословакию, а не этого сомнительного и неуправляемого бумагомараку из Ленинграда. Но вот вышла накладка. И теперь администрация делала все возможное, чтобы замазать свой промах, смести его под ковер.
Немного таких удач выпадало мне в кулуарах совлитского воеводства.
Весной 1972 года Бродский был вызван в ОВИР (Отдел виз и разрешений, по сути - отдел КГБ), и ему было предложено покинуть страну. Альтернатива была понятна бывшему зэку и ссыльному, и он согласился. Узнав об этом, Владимир Марамзин пришёл к поэту и предложил ему собрать всё написанное им в Самиздатское собрание сочинений. До отъезда (4 июня, 1972) Бродский успел познакомить Марамзина со многими друзьями, у которых - он знал - хранились его стихи. Собирание стихов Бродского выросло в настоящую эпопею, в которой приняли участие множество людей, но, конечно, главным организатором, редактором и хранителем был В. Марамзин. Составитель первого собрания сочинений Бродского в России (5-томник, 1992 год), Геннадий Комаров, отмечает важность его роли в этой работе (см. т. 1, стр. 461).
В 1971-1973 гг. я жил в Москве, а летние месяцы проводил с семьёй в деревне, так что не принимал активного участия в работе собирателей. Тем не менее, когда Владимир Марамзин и Михаил Хейфец были арестованы в 1974 году в Ленинграде, а у многих общих друзей прошли обыски, я понял, что опасность со стороны КГБ придвинулась вплотную. К тому времени за мной уже числилось много "грехов": активно действовавшая подпольная библиотека Сам- и Тамиздата, регулярные встречи и переписка с иностранцами, публикация больших отрывков из "Практической метафизики" в эмигрантском журнале "Грани" под псевдонимом Андрей Московит, сбор и переправка рукописей ленинградских писателей и поэтов на Запад. Но вызов на допрос в КГБ последовал только осенью 1975 года, когда Марамзин уже был выслан из страны (после семи месяцев тюрьмы и суда), а Хейфец отправлен в лагерь. Не зная, что меня ждёт, на всякий случай простился с женой Мариной и отправился в знаменитое здание на углу Литейного и Шпалерной (тогда - улицы Войнова). О произошедшей там беседе с майором Н. (фамилии не помню) тридцать лет спустя рассказал в интервью Алексею Митаеву (2005).
