До сих пор не понимаю, каким образом мимо нее ухитрялся проскальзывать Бродский. Видимо, помогала зэковская закваска. Ведь у него даже не было институтского диплома, необходимого для получения читательского билета. Однажды я увидел его быстро идущим по проходу литературного зала. Кого-то он высматривал. Я поманил его к своему столу и открыл лежавшую передо мной папку.
— Хочешь посмотреть, что люди читают в Публичке?
В папке лежала машинопись его поэмы "Памяти Т.Б.", только что полученная мною от машинистки, делавшей распечатку для самиздата.
Он довольно хмыкнул, возвел глаза к потолку ("ну и совпадение!"), потом достал авторучку и исправил в одной строчке "ибо" на "либо".
Часто вахтер пытается — и не без успеха — расширить свои прерогативы. В бытность мою инженером я однажды снимал на территории НИИ любительский фильм к новогоднему вечеру — вахтер выскочил из своей будки и "арестовал" всю нашу съемочную группу. (А не шпионы ли?) В издательстве "Детская литература" крашеная старуха, не имевшая даже статуса вахтера, а числившаяся просто гардеробщицей, каждый раз пыталась заставить меня сказать, к кому я иду. Наша взаимная ненависть крепла год от года. И хотя я так и не поддался ей, комок злобы накипал в горле уже на подходе к издательству. Я помнил ее — и одно это было унизительно.
О верхушке же этой касты, о швейцарах гостиниц и ресторанов, можно написать огромный трактат-исследование — когда-нибудь в другой раз.
Доступ к уборной — тоже не такая простая штука, тоже подчинен тюремной шкале ценностей.
Все авторы, писавшие о тюрьме и лагере, подчеркивают, что там отправление естественных потребностей — благо, которое надо еще заслужить. Что "добрый" тюремщик может и три раза вывести заключенного на оправку, а осерчает за что-то — и одного раза не дождешься. Что параша в общей камере есть естественный центр бытия и удаленность от параши отражает место заключенного во внутрикамерной иерархии.
Не эта ли тюремная психология движет проводником в поезде, когда он еще за полчаса до станции запирает один, а то и оба туалета в вагоне?
А водитель автобуса на маршруте, скажем, Ленинград—Тарту? Шесть часов пути, и ни одной уборной по дороге. Если он в благодушном настроении, может остановить машину разок на обочине и дать пассажирам сбегать в лесок: мужчины налево, женщины направо. А если нет? А если зима? Тогда ваш единственный шанс — короткая остановка в Кингисеппе, где можно успеть добежать до уборной вокзала: темного сарая с черными дырами в полу и вмерзшими в желтый лед обрывками газет.
