Нобелевский тунеядец | страница 108



тот, кто по виду кружит в былом.
("Письмо в бутылке", т. 1, стр. 364)

Но он способен и перейти от объяснений к прямым обвинениям:

Я люблю родные поля, лощины,
реки, озера, холмов морщины...
Все хорошо, но дерьмо — мужчины:
в теле, а духом слабы.
Это я верный закон накнокал.
Все утирается ясный сокол.
Господа, разбейте хоть пару стекол.
И как только терпят бабы.
("Речь о пролитом молоке", т. 2, стр. 37)

Вообще говоря, поэт — единственный человек, который никогда не может "изменить родине". Ибо его родина — родной язык, с которым он связан на всю жизнь. Но и эта сфера может перестать быть только полем поэтического поиска и словотворчества и превратиться в борьбу за элементарные основы языка. Коммунистическая пропаганда узурпировала почти все высокие слова, какие только есть в русском языке: долг, совесть, честь, верность, справедливость, смелость. И люди, чуткие к чистоте речи, старались не употреблять этих слов вообще, чтобы не участвовать в лжи и лицемерии режима. Но Бродский демонстрирует такое бесстрашие и смелость в обращении с языком, что мы верим ему, даже когда он в стихотворении "На смерть Жукова" (1974, т. 2, стр. 347) возвращает нам самое, казалось бы, затасканное слово — "родина". ("Родину спасшему, вслух говоря...")

Знаменитое стихотворение "Остановка в пустыне" начинается строчками "Теперь так мало греков в Ленинграде, / что мы сломали Греческую церковь" (т. 2, стр. 11). Некоторые поклонники Бродского были разочарованы этим стихотворением. "Что значит "мы сломали"? Не нужно было бы даже менять размер строки, чтобы сказать — "вы сломали". Но в этом и состоит ключевая разница между подходом среднего интеллигента и чувством поэта. Бродский брал на себя смелость "быть причастным".

"Остановка в пустыне" кончается образом поэта, устремляющего свой взор во тьму грядущего:

Сегодня ночью я смотрю в окно
и думаю о том, куда зашли мы?
И от чего мы больше далеки:
от православья или эллинизма?
К чему близки мы? Что там, впереди?
Не ждет ли нас теперь другая эра?
И если так — то в чем наш общий долг?
И что должны мы принести ей в жертву? (т. 2, с. 13)

Это стихотворение было написано в 1966 году. Двадцать пять лет спустя в России наступила "другая эра". Стихи, статьи, эссе Бродского печатаются огромными тиражами, его имя стало в ряд с крупнейшими поэтическими именами русской литературы XX века. Но находят ли его слова сегодня такой же отклик, какой они находили в сердцах людей нашего поколения?